"Георгий Георгиевич Почепцов. История русской семиотики до и после 1917 года" - читать интересную книгу автора

только действенное слово полезно театру и приемлемо этим последним.
Действенное слово не предрешает движения, но завершает его.
Действенный поэт в моменты высшего пантомимического напряжения подсказывает
слова актеру, и эти слова венчают триумфальную пантомиму, бросают в
подготовленный жестом зрительный зал конкретизацию этого жеста"
(Бонч-Томашевский М.М. Театр и обряд //Маски. - 1912 -1913. ~ No 6.
С. 15). Позднее мы еще вернемся к этой проблеме в концепции
В.Э.Мейерхольда.
Многоголосие театрального действа получает все более тонкое
разграничение. В исследовании А.А.Архангельского слово получает еще
более вторичные функции. Он пишет:
"Но разве можно описать в слове все те тончайшие нюансы, которые
окружают проявления человеческой психики ? Разве


предыстория семиотики в России 52
можно словом передать всю бездну гнева, или всю силу любви, или весь
ужас ревности? Слово есть условный знак, принятый миллионами, и поэтому
слово определяет только характерное в данном переживании. Музыка и жест как
более абстрактные формы призваны с высшей силой звучать тогда, когда
бессильно слово. Когда слово не может выразить всю полноту чувств,
переживаемых актером, наступает черед музыки и жеста, которые таят в себе
неисчерпаемый источник тончайших извивов человеческого духа"
(Архангельский А.А. Музыка и ритм сценического действия // Маски. --
1912-1913. - No 6. С.23).
Интересное, целиком семиотическое разграничение обряда и игры
предлагает М.М.Бонч-Томашевский. "По существу обряд есть не то, что
мы хотим показать другим, но то, с помощью чего мы выявляем наши сокровенные
желания, нашим интимнейшие просьбы и скорби. Обрядовое слово не
предназначено для людей -- через их головы оно говорит божеству, пытается
его умилостивить, благодарит за помощь, просит поддержки. Обрядовый жест
построен на двух основах: жест вверх -- вздымание рук, возведение глаз --
отражает стремление приблизиться к небожителям; жест вниз -- опустившаяся
голова, сплетенные руки, преклоненные колени -- символизирует смирение перед
верховной волей. Участвующий в обряде не пытается кого-либо убедить, ибо к
обряду допускаются только верующие. Жаждущий очищения никому себя не
показывает -- он только присоединяется к общей мистериальной волне"
(Бонч-Томашевский М.М. Театр и обряд // Маски. - 1912-1913. - No 6.
С.2).
Здесь снова очень четко проведены коммуникативные различия. К
перечисленным отличиям далее М.М.Бонч-Томашевский добавляет еще одно
-- ритм: "Игра не обладает крепким ритмом, вытекающим из ее сущности. Игра
есть первозданный хаос движения и звуков, отражающий пеструю сумятицу
реальной жизни. Напротив, обряд весь построен на ритме. Соединить отдельные
молитвы верующих, связать волны просьб и жалоб, направленные к высшим
существам, -- возможно только в ритме, дающем план развития молитв,
созидающем, так сказать, партитуру богослужения" (Там же).
Перед нами все время проходит многоплановое исследование не просто знака, а
суперзнака, построенного на ряде семиотических языков с активным
включением зрителя.