"Николай Михайлович Почивалин. Сибирская повесть" - читать интересную книгу автора

что-то рассказывать. Сначала-то я и внимания не обратил - уши как ватой
заткнуты. Потом дошло до меня, что рассказывает-то он о своей жизни, -
прислушался да и заслушался! И слова-то простые, незаметные, сейчас вот и
не вспомню. Рассказывал, как с колчаковцами воевал, как из-под расстрела с
товарищами убежал да зимой две недели на болоте без хлеба таился. Как
кулаки в тридцатом году лютовали... Все житейское, простое, а мне, веришь,
дышать с чего-то легче стало! Потом покашлял, да ненароком вроде и
спрашивает: "Что дальше-то делать думаешь?" - "А то, - говорю, - бороться
буду, доказывать буду, из партии меня одна смерть выкинуть может!" -
"Верно, - говорит, - Максим, верно", - да и лошадь хлестнул, чтоб резвее
бежала...
Ну вот, начал я в ту же ночь апелляцию писать, чтоб самому с ней в
обком и ехать, а дела по-другому обернулись. На рассвете дедки-советчики
мои заявились. "Начинай, - говорят, - сынок. В самый раз". Ну, тут мы и
развернулись - за полторы недели отсеялись! Я сгоряча даже забыл, что с
работы снят, - не едут, не звонят и письменных указаний нет. А отсеялся -
сам позвонил.
Не берет трубку; секретарша говорит - в отъезде, а по голосу чувствую:
врет. Недели через две только председатель райисполкома приехал. Хмурый.
"С камнем за пазухой, - говорит, - я к тебе, Максим Петрович: снимать
приехал". - "Ну что ж, - говорю, - Сергей Андреевич, не век в
председателях ходить, давай собрание собирать будем". - "Тебе, - говорит,
- легче: ты в глаза людям прямо смотреть можешь, а я нет..." Обернулось
наше собрание не по плану. Пока докладывал Сергей Андреевич, тишина стояла
- муха не пролетит. А до решения дошло, и на дыбки! "Нет, - кричат, -
нашей воли! Хочешь через нашу голову - снимай!" Я вижу - некрасиво
получается, сам просить об освобождении начал - тоже не слушают. "Сами про
тебя, - кричат, - знаем. Нет твоей вины!" Три раза на голосование ставили
- ни одной руки не поднялось. Сергей Андреевич раскраснелся, сидит губы
покусывает. Расстроился, думаю, что дело свое не сделал, а он встает да
при всех и говорит: "Эх, Максим Петрович, тебе ли голову вешать? Видел,
как народ за тебя - стеной! Когда поддержка такая - сам черт не страшен!
Дуй, - говорит, - прямо в обком - воевать будем!"
Переночевал он у меня, утром на своей же машине до города и подбросил.
Ну, явился я в обком, доложили секретарю - тому самому, что
председателем меня посылал. Вхожу - недовольный, смотрю. "Не оправдываете
вы, - говорит, - Мельников, доверия, кажется. Рассказывайте, что там за
дров наломали". Начал я ему выкладывать все, что на душе было, смотрю -
глаза потеплели. Сорвалось у меня ненароком как-то про "Я сказал!" -
засмеялся сначала, потом нахмурился. "Плохо, - говорит, - если зовут так.
Так плохо - что дальше некуда!" Походил по кабинету, походил, потом
спрашивает: "А посевы как?" - "Все в порядке, - говорю и пошутил еще: -
Поедемте, мол, посмотрим". Засмеялся: "А что, - говорит, - дело. Давайте
поедем". Плащ из шкафа достал, машину вызвал. Поехали... А посевы, не
хвалясь, скажу тебе - как на выставке.
Дружные, крепкие - так зеленой щеточкой под ветерком и топырятся. Одно
поле проехали, другое, третье - сердце радуется. К соседям заглянули, а
там картина другая.
Где густо, где пусто - грустные всходы. Походили мы так с ним, он и
говорит: "Работайте, товарищ Мельников, спокойно. Правильно работаете". И