"Николай Михайлович Почивалин. Сибирская повесть" - читать интересную книгу автора

крик. - Вспомнив, должно быть, эту сцену, Максим Петрович вздыхает. - Не
знал он, должно быть, о горе моем, да, может, и знать не хотел, не
интересовали его люди...
Умел он так-то, что ни слово, то обидней другого! Слушаю я его, а сам,
чувствую, бледнею, хмель из меня выходит. Достал со зла другую
поллитровку, поглядел на него в упор да послал его... так, что сам чуть до
конца договорил!.. Тут уж он с лица сменился, вышел, ни слова не сказал.
- И за это исключили?
- Да не за это, конечно. В морду мне, по чести говоря, дать бы за это
стоило, а на бюро ставить - себя же опозоришь. Он-то это понимал, мужик
неглупый был.
А случай нашел. С председателем колхоза ведь как?
Ткнп в него в любую минуту пальцем - в чем-нибудь да виноват. А у
меня-то вина и совсем страшная оказалась:
срыв посевной. Ты в сельском-то хозяйстве разбираешься?
- В общем, - неуверенно говорю я.
- Ну, так вот тебе попросту. Весны у нас в Сибири какие? Сам черт их не
разберет. То в начале апреля сушь стоит, пыль клубится, то в мае снег
валит. А сеем мы всегда одинаково - по директиве. Как ее спустят, так и
сей. Раньше всех отсеялся - честь и хвала тебе, в передовиках ходишь, до
самой уборки в президиумах сидишь. А осенью, бывает, и собирать нечего.
Первый-то год и я так сеял, - как все. А тут пообвык, с народом
познакомился, послушал, подумал, и выходит, что надо как-то по-другому
повертывать. Жили тут у нас два старичка, не старички, скажу тебе, -
профессора, если порознь, а вместе - так и вся академия будет. Я их в эту
весну и послушал. Повремени, говорят, сынок, с недельку, а то и полторы -
худая весна будет... Вот ты себе такую картину и представь. По всему
району трактора гудят, а у нас, как в доме отдыха, - тишина. Парторг мой,
Осппыч, затревожился сначала: "Худо бы, Максим, не было, смотри". Стариков
обошел, сам поля облазил - тоже одобрил. Потом звонит директор МТС.
"Почему, - спрашивает, - трактора не берешь?" - "Погожу, - говорю, -
немножко". - "Максим Петрович, - говорит, - понимаю тебя, но войди и в мое
положение, доложить должен. Денек, - говорит, - подожду, а там не взыщи".
Через два дня промчался наш грозный секретарь по полям, в село даже не
заехал. Вечером телефонограмма - срочно на бюро райкома. Осипыч со мной
поехал - не пустили. Ну, тут "Я сказал!" и отпел меня! "Слушали" - одной
строчкой записали: "Срыв посевной и систематическое пьянство", а резолюция
на две страницы, с подходом: "В дни, когда победоносная Советская
Армия..." и так далее. А самая суть - опять одной строчкой: "Из партии
исключить, с работы - снять". Слушаю, помню, и поверить не могу. С лица на
лицо только взгляд перевожу, спрашиваю вроде. Председатель райисполкома аж
бурый сидит, под ноги смотрит, директор МТС воду пьет.
Взглянул на секретаря - строгий, спокойный. Поднялся, по столу
карандашом стучит: "Товарищи, продолжаем заседание, посторонних прошу
выйти..."
Вышел я, значит, посторонний, на крыльцо - теплынь, девчата где-то
поют, а мне уж и это неправдашнпм кажется.
Пустой какой-то весь я, деревянный, даже ноги вроде как деревяшки
гремят... Слышу, окликают меня. Осипыч - сидел ждал. Посмотрел на меня,
понял все, только на тележку кивнул. Выехали в степь, и начал он мне тут