"Николай Михайлович Почивалин. Сибирская повесть" - читать интересную книгу автора

ему совсем стало, послал. Вечером вбежала, а отец - холодный. Упала мне на
грудь и дрожит вся, ни кровинки на лице. И Карл наш тут же сидит, носом
своим огромным хлюпает... Вот такая, значит, картина...
Максим Петрович набрасывает на плечи китель, оглядывается. Тут только
замечаю и я, что ночь ушла. До восхода солнца не скоро еще - низина
противоположного берега синеет, над Иртышом клубится предутренний туман,
но даже тишина и та сейчас кажется другой, напряженной и чуткой, - перед
пробуждением.
- С тех пор меня к новому берегу и прибило, - негромко говорит Максим
Петрович и затаенно вздыхает. - .
Кончила Надя институт летом и, не позвонивши, приехала. Вошла в свой
дом, остановилась на пороге и смотрит на меня. Да смотрит как-то
непросто... "Здравствуй, - говорю, - Надя, с окончанием тебя!" Подошла,
посмотрела в глаза да на грудь мне. "Один вы у меня, - говорит, - Максим
Петрович, остались. Не прогоните?" И плачет, отворачивается. Я ее
потихоньку так отстраняю от себя - человек ведь я, живой! - а она
вспыхнула да крепче прижалась. Чудно!.. - Максим Петрович растроганно
улыбается, качает головой. - Ну, и поженились. Не верил, понимаешь, до
последнего. Свадьбу гуляли - не верил. Погляжу на себя в зеркало - вроде
бы и не старый, в чубе ни одной седой волосинки нет. А вспомню, что ей
двадцать три, а мне сорок один, опять не верю.
Тронуть ее поначалу боялся, вроде бы стыдно, девчонка ведь... И
культурнее меня - прямо надо сказать. Педагог, институт окончила, а я что
же - семь лет только в школу и бегал, в мою-то пору и это образованием
считалось. Скажешь ей так-то вот - засмеется только: "Глупый ты, -
говорит, - Максим, а не старый". А уж когда поверил по-настоящему, скажи,
как живой водой меня окропили! Молодость словно вернули... И ведь вот что
удивительно: своих ни на минуту не забывал, а счастью радовался. Непростая
это штука - душа, брат ты мой!
В одной ее половинке - былое мое незабытое, а в другой - нынешнее. И
живут вроде порознь, а друг дружке не мешают. Как это так получается?.. А
тут Сашка у нас родился - совсем будто в сердце у меня на место все
встало. Стосковался по дитю. По селу, бывало, идешь, редко удержишься,
чтоб по белобрысой головенке кого не погладить. А тут - свой!.. Полной
грудью задышал я, одним словом. Война, будь она проклята, кончилась, дело
спорится. Сашка растет. В работе, конечно, неполадки всякие случались, так
не без этого. Их и сейчас еще - хоть пруд пруди, и не все от нас зависит.
Окреп наш "Сибиряк", тесно нам в прежних рамках, вот одно за другим и
вылазит, как из худого мешка. Возьми хотя бы с планированием. Неужели мы
тут, на месте, хуже знаем, что нам сеять, а чего не сеять, да сколько
сеять? Нет, все до точности распишут, словно видней оттуда. Подумаю иногда
- зарываешься, мол, Максим! А присмотрюсь, людей послушаю - нет! Задачу мы
свою главную, себя спрашиваю, понимаем? Чтобы продуктов стране в избытке
дать? Понимаем. Так неужто хуже мы ее выполним, если, к примеру, ржи,
которая у нас не родит, меньше посеем, а пшеницы да огородов прибавим? И
надо, и выгодно - город-то вон он, под боком.
Подумаешь так, и выходит, что больше нам доверять да самостоятельности
давать надо. С секретарем райкома сколько раз говорил - новый-то стоящий
мужик. А он сам мне еще с пяток таких вопросов подкинул. "Точно, -
говорит, - председатель, точно! Копится это в народе, зреет, а созреет -