"Николай Михайлович Почивалин. Сибирская повесть" - читать интересную книгу автора

Я про свое рассказываю, она про свое. Дочка вспомнит что-нибудь,
засмеется и замолкнет. Взглянет на нас с матерью, подбежит к окну и
смотрит, смотрит... Вечером Надя с Сашкой пришла, с ужином начала
хлопотать. Со стороны бы кто посмотрел, - правда, что гостей привечает.
Хлопочет, на стол подает, с Оксаной да Галей словом когда перекинется,
одни только брови в стрелку вытянулись... Посидели, спать пора. Оксана с
Галей на диване обнялись, затихли, Надя с Сашкой на кровати, а я - у
раскрытого окошка, до самого солнышка. Все пальцы за ночь табаком
обсмолил...
Привез я их на вокзал, билеты купил. Стоим, помню, на перроне, пустыми
словами перекидываемся. Поезд подошел, Окся и говорит: "Ну что ж,
Максимушко. В войну мы с тобой не попрощались, давай хоть сейчас
похорошему попрощаемся. Не забыл, - говорит, - как у нас спивали:
Коли разлучаються двое - За руки беруться вони...
Взяла меня за руки да прильнула!.. Обнял я дочку, выпустить боюсь, а у
ней сердце, чую, как у подстреленной горлинки колотится... Эх, мужик, не
приведи тебе господь свое дитя самому ж сиротой увидеть!..
Максим Петрович рывком встает, отворачивается.
- Солнце вон, - глухо говорит он.
Слева и справа от меня белеют воткнутые в песок окурки, словно редкие
ежиные колючки, поодаль валяются две смятые пачки "Беломора". Слабо плещет
о берег сонный Иртыш. Здесь, у песчаной кромки, вода голубая, дальше она
кажется розовой, еще дальше - пурпурной, и там, прямо из этого тяжелого
пурпура, в малиновом разливе поднимается горячее живое солнце.
- Искупаться, что ли?
Максим Петрович раздевается, садится рядом и, словно успокаивая сердце,
потирает левую сторону груди.
- Пишут вот: ревность, ревность... Вот и думал я, что промеж нас все
это как трещина ляжет. А Надя через месяц сама же и говорит: "Что ж ты
письма дочке не напишешь? Отец!.." Чуткая, брат, душа у женщины - что
струна вон!.. Купаться-то будешь?
- Да нет, не хочется что-то.
- Тогда подожди, вместе уж пойдем. Отсыпайся, а мне в район пора. Да
про старика-то, говорю, Карла расспроси.
- Расспрошу, - машинально киваю я, смутно чувствуя, что писать,
вероятно, надо не только о старике, по и о тех, кто заступил его место в
жизни: о Карле Леонхардовиче, о Седове и, конечно же, о самом Максиме
Петровиче. Обо всем том, что довелось мне узнать и услышать в эту ночь.
Максим Петрович трогает ногой воду, заходит по грудь и, ухнув,
бросается в Иртыш. Вода на секунду смыкается и, бурля, расходится снова.
Вынырнув, Максим Петрович заплывает на середину, поворачивает против
течения, бьет сильными саженками упругий гребень быстрины.
- Давай лезь! - азартно несется над рекой.
Несколько минут спустя, натешившись, Максим Петрович плывет назад.
Метрах в десяти от меня он останавливается - по шею в воде, трет мокро
поблескивающую голову и идет к берегу, широкоплечий, мускулистый,
бронзовый, словно вырастая с каждым шагом, и похоже, что сама зеленая
глубь реки расступается перед ним.