"Николай Михайлович Почивалин. Сибирская повесть" - читать интересную книгу автора

ней белая, по-нашему, вишенкой расшита, то опять все ровно в тумане... В
дом вошли, а на кровати Сашка спит - ручонки разбросал, и бровки его
черные во сне шевелятся. Подалась Оксана, посмотрела на него и головой
кивнула.
"Твой, Максимушка, - вижу". Говорит, и губы у нее дрожат...
Надя первая в себя пришла. "Ну, что ж, - говорит, - гости дорогие,
умывайтесь с дороги, пообедаем... Устали, наверно, в поезде?" А Галю моя
отвечает: "Летели мы, тату, на самолете..." И вот такая картина,
представляешь?.. Сидим за столом, на столе закуски да выпивки, а мы ровно
на вокзале поезда ждем: сложили руки на коленях и молчим... И опять Надя
первая заговорила.
Строгая такая, бледная, а вроде спокойная: "Что же, - говорит, - Оксана
Михайловна, ни я перед вами не виновата, ни вы передо мной. И Максим тоже
перед нами не виноват. Так получилось. Любил он вас и любит".
Взглянул я тут на нее, а она меня глазами словно одернула: молчи, мол.
"А первая, - говорит, - любовь не забывается. - И встала тут из-за стола.
- Вот, - говорит, - и все. Не думайте, что легко мне это сказать, а
надо..."
Сашка наш тут проснулся. Протер кулачонкамп глаза да ко мне на колени.
Прижал я его к себе, матери не отдаю. А он огляделся, увидел у Гали моей
вишенки на кофточке и к ней потянулся. "К тебе хочу", - лопочет.
Взяла его Галя на руки, смотрю, слезы глотает, а Сашке улыбается. Ровно
солнышко в дождик... Тихо так в избе стало, один Сашка и лопочет, вишенки
те пальцем трогает.
Тут Галю моя и спрашивает: "Мамо, когда домой поедем?"
У меня опять ровно горло перехватило... А Оксана посмотрела на нее,
кивнула ласково. И говорит Наде:
"Спасибо тебе, добрая душа, за хорошее слово. И я тебе правду скажу.
Вот как перед богом... Один он у меня был, один в сердце и останется... А
сам-то пускай здесь живет. Дите-то совсем малое..." И заплакала тут.
Тихонько, горько, одни только плечи и трясутся. Дочка к ней бросилась, я
сижу - слова сказать не могу, располосовал бы сердце надвое! Дверь только,
слышу, скрипнула, опомнился - Нади нет, и Сашку забрала... Уронил я
голову, только и прошу: "Прости, Окся!" А она гладит меня по волосам: "За
что, Максимушко? Видно, тебе два счастья на роду написано". Встала,
чемоданчик свой раскрыла. "Угадай, - говорит, - какой я тебе подарок
привезла? Всю войну ховала". И подает мне мою медаль "За трудовую
доблесть"...
Потом, как в себя немножко пришли, - разобрались, как же мы друг дружку
потеряли. Что скажешь?.. Все страшное, должно быть, просто получается. Как
бомбить тогда нашу деревню стали - в степь они кинулись. Вернулись - немцы
вошли, обо мне ни слуху ни духу. Начали тут коммунистов искать да вешать,
обо мне дознавались. Решила Окся из деревни уйти. Три ночи шли. Сначала
думали в соседней деревне остаться, узнал их там кто-то, она и
поопасалась, Да и вспомнила о своей тетке дальней, с девчонок у нее не
была, никто там ее не знает... Всю войну так и промытарила. Как освободили
- писать начала, меня разыскивать. Все думала, в армии я.
Куда ни напишет - один ответ: такой-то не значится.
Съездила, повидала, что от Мпхайловки нашей осталось да назад и
вернулась...