"Николай Михайлович Почивалин. Сибирская повесть" - читать интересную книгу автора

Десятилетний каторжный труд в конце концов победил. Сибирские зимы
оставались такими же суровыми, но в саду росли и плодоносили новые, не
боящиеся морозов сорта, получившие простые звучные названия: Первак,
Красавка, Сибирская бель... Фруктовые деревья разрослись, зацвели сирень и
жасмин; зашумели узорные листья рябин и кленов; уверенно пошли в рост
нежные южанки - туя и белая шелковица; заслоняя их от ледяных зимних и
горячих летних ветров, встали по границам сада высокие сосны.
Слава о необычном саде, этом зеленом островке в степи, прокатилась по
всей Сибири. В благодатный уголок на берегу Иртыша, напоенный медовыми
запахами трав и цветов, хлынули толпы гостей. Самодовольно прогуливался по
аллеям генерал-губернатор Степного края.
Еще бы - не где-нибудь, а у него русский мужик победил сибирский
климат!..
Молва о саде переходила из уст в уста и заинтересовала наконец ученые
общества. Старый садовод с успехом экспонирует плоды своего труда на
Западно-Сибирской выставке, на юбилейной Всероссийской промышленной
выставке, заслуги его оказались настолько блистательны, что его избирают
почетным членом Императорского Российского общества садоводства и
огородничества.
Но слава - вещь малопрактическая. Несмотря на почетные звания и
дипломы, содержание сада и уход за ним по-прежнему тяжелым бременем
ложились на плечи семьи; перебивались только за счет продажи цветов и
ягод, и однажды задолженность за аренду земли достигла угрожающей цифры -
почти трехсот рублей. То обстоятельство, что, получив по договору с
Сибирским казачьим войском эту землю на двадцать четыре года, садовод
обязался к концу срока развести на двадцати десятинах сад и безвозмездно
вернуть его, - в расчет не принималось.
Подлинную цену показному вниманию садовод узнал несколько позже, когда
в первые же недели империалистической войны на фронт забрали его основного
помощника - сына. Старик заметался. Под силу ли ему одному ворочать такой
махиной?! Припоминая своих именитых знакомых, еще недавно охотно
лакомившихся в саду, он писал письма, просил, умолял: верните сына!..
- Ну, и вернули? - поторапливаю я Карла Леонхардовича.
Прервав рассказ, он опускается на корточки возле кривой цветущей липы и
зачем-то расшвыривает у ее основания землю.
- Нет, конечно, - Карл Леонхардович поднимает голову, приглашает: -
Посмотрите сюда.
Я наклоняюсь, вижу какой-то бурый железный обруч, кольцом обхвативший
широкий ствол дерева.
- Что это такое?
- Когда-то давно садовод начал выращивать липку в конном ведре, в
комнате у себя. А потом срезал дно и пересадил ее сюда, в грунт. Стенки-то
ведра давно сгнили, а обод остался...
Трогаю красно-ржавую полоску железа, и смутное сознание того, что я
зримо, предметно соприкасаюсь с чьейто далекой жизнью, странно волнует.
- Да, здорово!..
Мы обошли весь сад и стоим сейчас на его западной опушке.
- А там наш новый сад, - кивает Карл Леонхардович. - Посмотрите?
- Нет, нет! - отказываюсь я. - Пойдемте в музей.
В двух небольших комнатах музея жарко - окна выходят на южную сторону -