"Николай Михайлович Почивалин. Летят наши годы (Роман)" - читать интересную книгу автора

поболтать - опять вроде не с кем. Раньше, случалось, в кино втроем ходили
- с мамой. А тут позвал, - обиделась даже. "Что за кино? И без кино за
смену устала..." Понимаешь, какая история?..
- Понимаю, - улыбаясь, отвечаю я, хотя очевидно, что ответ для
рассказчика не важен.
- Я даже растерялся. Как же, думаю, так получается? Зайку-то ведь я не
забыл, а об Анке скучаю. А может, думаю, забыл? Нет. Глаза закрою, и опять
она передо мной, как наяву. Смотрит на меня и опять все те же слова
говорит: "Я думала, ты мне скажешь, что делать, а ты меня сам
спрашиваешь..." Нет, думаю, не забыть этого!
Просто привык к Анке как к товарищу, а теперь скучаю.
Пройдет, дескать... И не прошло. Чем дальше - тем больше скучаю. Насилу
письма дождался. Сначала даже не обратил внимания, что письмо-то маме, а
не мне. В конце только приписка: "Как живешь, Борода?" Это она меня звала,
когда я небритым был. Кинулся ей письмо писать - не получается. Что-то
новое между нами возникает; начну в том тоне, как раньше разговаривали, -
не могу, рву. Так и стали приветами через маму обмениваться. До самой зимы
тянулось. А тут и у нас на курсе о распределении поговаривать стали. В
общежитии одна свадьба за другой. Вернулся я вот так раз вечером домой -
тоска. Мать сидит - носки штопает, старенькая уже. Подошел к зеркалу,
глянул на себя - залысины обозначаются, двадцать шестой к концу подходит.
Мама, говорю, а если я на Анке женюсь? Взглянула на меня изпод очков, и
опять за штопку. "В таких, говорит, делах советчиков нет. А если и
найдутся, так тоже не слушай.
Одно только присоветую: не путай жалость с любовью".
Что ты, говорю, мама! Какая жалость! Самого мне себя жалко. Тоскую я
без Анки!.. Поглядел бы, что тут с моей старушкой сделалось! - Юрка тихо
смеется. - Носки долой, разволновалась, бегает, как молоденькая: "Ох, да
если бы, говорит, да я бы не знаю какая счастливая была! Никакой другой
невестки мне не надо!" Думка-то у нее, оказывается, давно такая была, и ни
разу не проговорилась. Одним словом, чуть не всю ночь протолковали мы с
ней: а утром я уже в самолете летел.
- Лихо! - улыбаюсь я.
- Участь всех тяжелодумов, - смеется и приятель. - Решаю долго, делаю
быстро. Прилетел в Акмолинск, с самолета на поезд, с поезда на машину. А
морозище - ужас! Хотя ты Казахстан лучше меня знаешь.
- Памятные места.
- Приехали - темно, метель. Сугробы да глиняные мазанки, собак, и тех
не видно. Машина-то дальше шла - спрыгнул, по колено в снегу, в
ботиночках. Куда идти - не знаю. И тут вот я понял, что такое казахское
гостеприимство. Постучал в первую же мазанку - ввели меня на свет, в тепло
и заохали. Аи бай, замерз совсем! Раздевайся, чай горячий пей, скоро
бесбармак поспеет. Кто я, откуда - ничего не спросили!
- Правильно, - человек с дороги, гость.
- Я, говорю, к доктору, спасибо. Где она жпвет? Тут они вроде еще
ласковей стали. Аи бай, к Анне Петровне!
Золотой человек Анна Петровна! Кто ей будешь? Знакомый или мужик ее?
Чуть не всей семьей провожать пошли. Хотя и нужды в этом никакой не было:
до медучастка оказалось - рукой подать. Такая же мазанка, разве немного
других побольше. Ну, в общем, ахнула Анка!.. Стоит, глаза сияют, а не