"Николай Михайлович Почивалин. Голубой город (рассказ)" - читать интересную книгу автора

кровушки народной пролито - стояли насмерть. Страна знала, что схватки с
фашизмом не миновать, с тревогой, бдительно следила за тем, как ее мирное
небо на- западе и на востоке затягивает багряными тучами войны, - страна
делала все необходимое, чтобы во всеоружии встретить ее, равно-..как
делала все возможное и для того, чтобы отсрочить, отодвинуть войну. Да,
поначалу нам не хватало танков, самолетов, но наши отцы и мы, их дети,
были готовы к войне. Не случайно же наши девушки носили значки ГСО - готов
к санитарной обороне, а мы, парни, выбивали в тирах право именоваться
"ворошиловскими стрелками"... И не лучшее ли, не самое ли высокое
доказательство такой готовности - Брестская крепость, где рядом с отцами
героически бились безусые юнцы, вместе ушедшие в бессмертие!..
...В:е это, однако, будет потом, через три месяца, - сейчас же
продолжался март сорок первого. Солнечный, вдребезги разбивающий настывшие
за ночь сосульки - днем, лунно-голубой - до полночи и с косматыми
серофиолетовыми туманами на рассвете, незаметно, исподволь съедающими
последний снег.
А какое необыкновенное для меня утро выдалось после нашей очередной
"цепочки"!
Еще по дороге на работу, в редакцию, - кося глазами и не
останавливаясь, - видел в газетной витрине наш "Сталинский клич" с
большой, строго озаглавленной статьей: "Быт неотделим от политики" - мой
отчет с общегородского комсомольского собрания. В своем докладе Саша
Гаврилов резко, гневно говорил о комсомольце с "Текстильмаша", несколько
раз замеченном нетрезвым, о комсомольце с обувной фабрики, бросившем жену
и грудного ребенка; в прениях выступали дружно, судили жестоко, зная, что,
если провинишься сам, так же жестоко будут судить и тебя, - комсомольская
участь двух парней, нарушивших нормы нашей жизни, была решена,
компромиссов и половинчатых решений мы не признавали!
На редакционном совещании - "летучке" статья была отмечена как одна из
лучших в номере; час спустя позвонил Саша Гаврилов и тоже сказал добрые
слова об отчете, что для меня было, пожалуй, поважнее редакционного
заключения. По сему поводу дважды подряд сбегал в самую отдаленную и самую
тихую в редакции боковушку - корректорскую, где в одиночестве, до прихода
старшего корректора, моя девушка вычитывала сырые, только что оттиснутые
гранки, радостными своими новостями я делился так горячо, что губы и щеки
у нее горели, а испуганные глаза сияли еще ярче.
Вечером мы отправились в кино, в наш незабвенный "Комсомолец", тесный,
уютный и самый фешенебельный кинотеатр города; в ожидании сеанса в фойе,
по заведенному порядку, чинно гуляли парами по кругу, за исключением тех,
кто роскошествовал в крохотном буфете, потягивая колючее, шибающее в нос
ситро, либо смакуя синеватое, обложенное вафельными пятачками мороженое.
Влились в круг и мы: я - в сбитой на затылок кепке, в грубошерстной из
чего-то перешитой куртке и она - в чердом, по фигурке, пальто - у нее-то
отец был портной! - и в чуть сдвинутом набок берете. Вот тут-то и пережил
я незабываемые, самые свои крылатые минуты!
Стоя в центре медленно движущегося круга-хоровода, группа ребят
оживленно и одобрительно говорила о моей статье, отчетливо, в спину нам
кто-то из них сказал:
"Вот он писал - который в очках, с глазастенькой..." Ах как
головокружительно сладка она - впервые и внезапно, при твоей девушке,