"Николай Михайлович Почивалин. Цветут липы (рассказ)" - читать интересную книгу автора

Брестских этих улиц в Москве не одна. И фамилия у нее оказалась другая -
по мужу. Ну, с улицей разобрался:
вспомнил, что будто Первая Брестская, а с фамилией - посложнее. В
общем, одна дамочка из горсправки раскопала, что женщина с такой фамилией,
какую я назвал, скончалась в пятидесятом и проживала она прежде
действительно на Первой Брестской, в доме таком-то. Как имя назвала, я
сразу и вспомнил, что это Анина мать. С этой бумажечкой и отправился. Да
ведь надо же, такое совпадение - на углу, возле "Спорттоваров",
столкнулись. Идет улыбается чему-то, в авоське - кефир да яблоки, почемуто
мне это сразу бросилось. Главное, понимаешь, сразу друг друга узнали. Ну,
меня узнала, понятно: приметный больно, таких красных - поискать, хоть и
расперло меня к тому времени. Так я-то сразу узнал! Постарела, конечно,
под глазами морщинки, а глаза-то все такие же - большущие, молодые. Так и
ахнула: "Господи, говорит, Леша!.." Я, мол, Аня, я. Запоздал только
маленько - на двадцать лет!..
У меня по груди пробегает холодок, хотя обступившая нас ночь
по-прежнему дышит сырым парным теплом.
Алексей встает, делает шаг-другой и снова садится. Жду, что голос у
него сейчас дрогнет - от сожаления, горечи, еще от чего, - он говорит с
каким-то подъемом, с тихим сдержанным ликованием:
- И сразу нам стало как-то просто - будто прежде.
Забежала домой, оставила авоську и ко мне в гостиницу поехали.
Посидели, повспоминали. Пожалели, если по правде говорить, что все так
получилось. Ты подумай:
когда они из эвакуации возвращались - матери моей адрес оставили. А
дальше уж не знаю, как вышло. С фронта приехал - мать мне ни слова. Может,
на радостях все у ней из головы вылетело. Может, и нарочно - больно уж ей
хотелось, чтобы я соседскую дочку в жены взял - Марию Яковлевну мою. По
правде - сам тогда не допытывался, гарцевал. Жизнь, одним словом. Она тоже
замужем, двое детишек, работает на радиозаводе, все хорошо... Рассказываем
вот так, а сами друг с дружки глаз не сводим, как новые пятаки светимся. И
опять, скажу тебе, ничего такого, так хорошо нам. Хотя вроде и можно бы.
В номере только она да я, друг друга от радости перебиваем. Да если еще
сказать тебе, что я к тому времени не святошей был. Были у меня бабы -
врать не стану. Один год, как у меня все кувырком в хозяйстве шло, сразу
после войны, сорвался. Пил, по солдаткам таскался. Помочь, мол, не могу -
так хоть так, на часок, пригреть. Сначала-то хоть таился, а потом чуть не
в открытую. Пока опомнился.
Алексей усмехается, откровенно и жестко поправляет сам себя:
- Вернее, пока не опомнили - на бюро райкома,..
Так что, говорю, не святым был, просто ничего этого нам не требовалось.
Потом поужинали в ресторане, отвез я ее домой и сам - на вокзал. Вернулся
- ровно десяток годов с плеч скинул, как живой водой умылся! Понял?
- Понял, - так же серьезно, как серьезно спрашивает и Алексей, отвечаю
я.
Дождь утих. В темноте слабо мерцают мокрые липы, запах их сейчас едва
уловим и поэтому особенно нежен, какой-то щемяще-тонкий. Из сторожки,
словно лунатик.
белея подштанниками, выходит по своей стариковской нужде Немтырь.
Делает он это сосредоточенно и громко - Алексей беззвучно хохочет,