"Николай Михайлович Почивалин. Цветут липы (рассказ)" - читать интересную книгу автора

поднимается.
- Ну, спать, что ли, будем?
- Давай.
Накрывшись тулупом, я лежу на топчане, бездумно вслушиваюсь в ночные
шорохи и звуки. Вот где-то далеко надсадно прогудела машина, преодолевая
недолгую летнюю грязцу; вот за легкой бревенчатой стеной невнятно
забормотал немой пасечник - все свои семьдесят лет, наверно, разговаривает
во сне; вот звонко шлепнулись о тесовую крышу навеса редкие, сорвавшиеся с
веток капли, и предутренний ветерок снова нанес беспокойно-сладкий
запах... Отчего-то вздыхая, я верчусь с боку на бок, стараясь не разбудить
спокойно посапывающего рядом Алексея...
Утром он поднимает меня чуть свет. Над Сурой клубится лилово-серый
туман, не тронутый еще солнцем; в сыром воздухе все так же внятно пахнут
липы. Я вспоминаю вчерашний рассказ Алексея, приглядываюсь к нему -
крупное лицо его спокойно, разве что чуть сосредоточеннее и задумчивее,
чем обычно.
- Давай, давай, - поторапливает он, стоя у машины.
Выезжаем; сразу за мостом Алексей сворачивает вправо, объясняет:
- На ферму заглянем. Сейчас дойка.
У входа в коровник сталкиваемся с молодой дояркой, что шумела вчера в
председательском кабинете. В белом платочке, из-под которого свисает
кокетливая челочка, в белом же халате с засученными рукавами, с пустым
подойником, - вся еще какая-то мягкая и румяная после недавнего сна, она
делает вид, что не замечает нас; Алексей строго окликает:
- Козырева, погоди.
- Ну? - Она оглядывается, синие ее глаза смотрят на председателя колко,
с вызовом.
- Не нукай, - говорит Алексей. - Пиши своему певцу - пускай на неделю
отгул берет. Свадьбу будем играть здесь, честь по чести. Чтоб до уборки. А
потом - катитесь, куда хотите! Поняла?
На милом курносеньком лице девушки молниеносно отражается вся гамма
обуревающих ее чувств - от начальной неприязни, настороженности - через
недоумение, неверие - до полного ликования.
- Ой, правда?
Не выпуская из правой руки подойника, левой, свободной, она порывисто
обхватывает тугую председательскую шею, чмокает его в щеку.
- Чего ж ты так - ясным днем да при людях? - сконфуженно и грубовато
хмыкает Алексей. - Ты бы наедине, вечерком!..
Мы идем к машине; кажется, стыдясь своей минутной растроганности,
Алексей хмурится, озабоченно спрашивает:
- Тебе что ж - прямо сейчас на станцию?
- Да, пора, - коротко говорю я, благодарный ему и за нашу поездку, и за
его рассказ, навеявший столько мыслей и давший возможность увидеть его,
Алексея, еще в каком-то ином, новом свете, и, наконец, за эпизод,
свидетелем которого только что стал. Ни о чем подобном, конечно, я ему не
говорю - вместо этого иронически осведомляюсь: - А про липы бы не вспомнил
- и не отпустил бы?
- При чем липы? - не сразу понимает Алексей. - А, вон ты о чем... И так
бы отпустил. Надеялся, что на своем настоит - сюда его перетащит. Да нет,
видно... Знаешь, как отпускать неохота?