"Николай Михайлович Почивалин. Памятники (рассказ)" - читать интересную книгу автора

раз в ту пору на площади в райцентре и был возведен этот монумент.
Действительно - памятник!..
Под запал, иронически насмешливо сказанное слово осело в памяти не
только у меня, но, оказывается, и у Алексея Петровича. Под вечер, после
того как побывали в двух хозяйствах, на обратном пути, он снова произнес
его:
- А хотите, я вам настоящий памятник покажу? Уверяю: не пожалеете.
Не ожидая ответа и ничего больше не объясняя, он крутнул баранку влево,
- только что выскочивший на трассу с противоположной стороны "газик" опять
скатился с нее, проворно и мягко побежал по накатанному проселку.
Весь день Алексей Петрович шоферил сам и с явным удовольствием:
водитель его захворал, другого брать не захотел. Добродушно похвастав при
этом, что права у него не хуже, чем у других...
Чуть приподнятый передок "газика" выровнялся, - отсюда, с пригорка,
открылся такой вид, что я ахнул.
- Ну как? - осведомился Алексей Петрович.
Район граничит с Поволжьем, места здесь равнинные, безлесные, и
внезапно возникшая в черном разливе полей березовая роща показалась в
первую минуту нереальной, как мираж, если б не так быстро приближалась к
нам. Небольшая, она насквозь проглядывалась, и оттого в ее редко
отстоявших друг от друга белых стволах чудился какой-то скрытый ритм,
движение. Снеговая, с родинками кора оставляла на ладони слабые меловые
пятна; шуршали под ботинками палые листья, от которых исходил уже легкий
винный дух; поверху, меж ветвей, наполовину скинувших багрянец, видны были
белесо-синие разводы теплого неба. И во всем этом: в темно-фиолетовом фоне
пахоты, и в белизне деревьев, и в шорохе листьев, и в белесо-синем
воздухе, - во всем этом было столько неизъяснимой прелести, извечного
покоя, какой-то, наконец, кротости, покорности, что и тебя, человека,
мгновенно настраивало на свой, неизъяснимый лад. Ах, да здорово же как!..
- Ольгина роща, - словно знакомя нас, назвал Алексей Петрович, голос
его прозвучал несколько даже торжественно. - Старики рассказывают:
учительница ее посадила. В тридцатых еще годах... Вот ведь как - толком ее
никто уж и не помнит. А роща осталась, имя ее - осталось. Я, когда
удается, заворачиваю сюда. Либо проездом, издали погляжу...
Куда-то неопределенно махнув рукой, он уточнил:
- Прежде тут деревня была - в ней она и учительствовала. Последнюю-то
избу при мне уж свезли. При мне эту бывшую деревню и распахали. А роща,
говорю, - осталась.
В расстегнутом плаще, с непокрытой головой и упавшей на лоб черной
прядью, Алексей Петрович шел, поглаживая стволы берез, словно они могли
чувствовать его сдержанную ласку; сейчас он показался мне старше своих
лет, - душевный опыт иных людей с метриками не совпадает.
Незаметно наплыли сумерки и сразу загустели, как только "газик" выкинул
перед собой две полосы света.
Алексей Петрович молчал, занятый своими мыслями, сигаретой и рулем;
молчал и я, машинально следя за ускользающими из-под машины накатанными
колеями и думая о том, как все-таки своеобычна жизнь. Один, выше
поставленный над другими, начинает пыжиться, надуваться, начинает не
говорить, а изрекать, не советовать, а учить и, окончательно убедившись в
своей значительности, незаменимости, оказывается однажды... пустым местом.