"Николай Михайлович Почивалин. А война все грохочет (рассказ)" - читать интересную книгу автора

врозь. Разве что когда брить его начнешь, тогда только мало-мальски
разумное и услышишь. Это уж я точно приметила. Усадишь его, простынкой
закроешь, станочек его безопасный соберешь, щеки намылишь, - он строговато
так и окликнет: "Андреев, - полубокс". Парикмахер это у них там,
сказывали, был. Андреев-то. Опять же - побреешь, полотенцем ототрешь его,
ровно вскинется: "Лиза - пришла?" И разборчиво, говорю, все!..
- Девушка, - подсказал я.
- Была когда-то, да вся вышла. - Старушка слабо, грустно покачала
головой, с ней легонько покачались и крученые кисти шали. - Служила
доктором в части у них.
Узнала от его дружка, от Степы, - прилетела. Сейчас-то она профессор, в
Ленинграде живет, на пенсию уж скоро, говорит, - внуки большие. Целый день
с ним просидела.
Все ему брови гладила. Они у него видали какие - разлетистые. Гладит,
гладит, говорит ему чего-то, в лице-то у самой - ну, скажи, ни кровиночки.
А он только разочек - застонал, что ли, ровно ему больно стало. И опять
все эдак же - смотрит напрямки и не видит ничего. Смеется и все лопочет,
лопочет - как маленький. Утром прилетела, а сразу после обеда такси
заказала. Опять же на самолет. "Анна Тимофеевна, - говорит, - родная моя,
простите, не могу! Если что понадобится, куда определить потребуется -
пожалуйста, все сделаю!.." А что тут сделаешь, - кто сказал бы?..
Сухие, огромные, какие-то стылые, предзимние - как низкое небо перед
первым трудным снегом - глаза старушки смотрели так прямо, требовательно,
в невыразимой муке своей, что я поспешно отвернулся.
- Господи, прости ты грех мне великий, - кротко вознесла она жалобу,
рыхлое, раскроенное морщинами лицо ее порозовело. - Может, легче ему было,
если б лег он, как другие, - под памятником?.. Об одном молю: чтоб
продлились дни мои. Помру - кому он без меня нужен будет.
Я хотел возразить, запротестовать, потому что все это было не так,
неправда, несправедливо, наконец; и смолчал, словно подавившись, -
растерянный перед ее особой правдой. Да, что бы с ней ни случилось,
танкист-фронтовик, инвалид Великой Отечественной никогда не останется без
внимания, никогда не кончит тем, чем в его положении могли бы кончить и
кончают в другом мире, на трех четвертях земного шара! Да, понадобится, к
нему примчится фронтовой друг Степан, прилетит профессор из Ленинграда.
Да, его могут поместить в любую клинику, в самую лучшую клинику, в любой
специальный пансионат, самый лучший пансионат, где он будет жить, не зная
никаких забот, и при всем при этом кому он будет нужен так, как ей -
матери!..
Словно поблагодарив за что-то, может быть, именно за то, что смолчал,
не сказал ничего из того, что она уже слышала и еще много раз услышит, -
старушка поклонилась, тем и отпуская меня. И сама сказала слова, которые
я, будь моя воля, выбил бы на памятнике Матери Скорбящей:
- Кому война давно кончилась, а для нас с сынком она все воюет. Все
убивает!
В дверях меня настиг ребячий чистый и бесстрастный голос:
Броня крепка, и танки наши быстры...


1975