"Николай Михайлович Почивалин. Жил человек (Роман по заказу)" - читать интересную книгу автора

А потом была еще одна встреча, - снова - в представлении Голованова -
приподнявшая Орлова на новую высоту и снова заставившая о многом подумать
и передумать.
В Загорове, как и по всей стране, праздновали двадцатипятилетие победы
над гитлеровской Германией. Как заведено, торжественное заседание в
районном Доме культуры проводили накануне.
Переполненный продолговатый зал гудел; Голованов, поминутно
раскланиваясь и пожимая руки, пробирался к сцене - чтобы занять свое
привычное, председательское место в президиуме, увидел сидящего в углу у
окна Орлова. Грудь у него сияла, переливалась - боевых наград у бывшего
комбата было побольше даже, чем шрамов.
Скулы у Голованова загорелись; поманив кивком главного районного
идеолога, третьего секретаря, намечавшего состав президиума, гневным
шепотом попрекнул:
- Эх, ты, - героев своих не знаем! Позор! - И, сдержавшись,
распорядился: - Пока военком перед докладом горло прочищает, иди и приведи
Орлова. Будем ждать за кулисами.
Растерянно улыбающийся Орлов попытался было пристроиться во втором ряду
президиума, - Голованов вынудил его сесть в самом центре. Ясным чистым
звоном, качнувшись на муаровых лентах, прозвенели ордена и медали, косой
ряд их, по борту пиджака, начинали ордена Ленина и Боевого Красного
Знамени.
- С праздником, Сергей Николаевич! - горячо поздравил Голованов,
вкладывая в слова куда больше, чем .обычное поздравление.
- Спасибо, Иван Константинович, - смущенно и благодарно отозвался
Орлов; оглядевшись и немного освоившись, дотронулся рукой, точно
успокаивая, до открытой шеи - он опять был в косоворотке, на этот раз в
белой, - тихонько объяснил, как извинился: - Не могу галстуков носить. Тут
у меня нерв поврежден - мешает.
Голованов молча покивал - во второй раз он почувствовал себя так,
словно ему щелкнули по носу. Поделом - "
не лезь, не поспешай с суждениями!
Доклад, к сожалению, был, как большинство районных докладов, ровно
обтесанный, из привычных словосочетаний, но люди слушали, с новой силой
переживали свое давнее, выстраданное; в тишине то тут, то там тихонько
позвякивали награды фронтовиков. Перестав слушать, Голованов задумался: а
что помнит о войне он, родившийся за год до ее начала? Может быть, самый
конец ее, вернее, первые послевоенные годы, когда поело бани семья пила
чай не с сахаром, а со своим медом. Нет, не был он под бомбежками, не знал
ни горя, ни холода, ни голода: отец вернулся цел и невредим, лес и кормил
и одевал их. Голованов покосился на розовощекого военкома, звонко
вычитывающего прописные истины, перевел взгляд на Орлова - тот сидел,
скрестив руки на груди, стараясь, кажется, прикрыть ее сияние, - и
подумал, что такие торжества надо бы проводить не так. Сажать на сцену
одних фронтовиков - пока они еще живы, - а всем остальным, в том числе-и
ему тоже, смирнехонько сидеть в зале, почтительно слушать, гордиться ими,
сознавать свой высокий гражданский долг. И еще, помнится, подумал, что
надо бы как-то поближе, покороче сойтись с Орловым - Голованова все больше
привлекал этот человек.
Не успел.