"Наль Подольский. Кошачья история" - читать интересную книгу автора

прибрежных утесов, лазали там по скалам, забирались в пещеры, и
радовались каждому цветку и каждой травинке.
Однажды мы сидели на ступеньках у сфинкса, слегка
разморившись от солнца, и смотрели, как в редкой траве шныряло
несколько кошек, ухитряясь на что-то охотиться.
Ветер тонко жужжал в щелях постамента, его пение
прерывалось, словно кто-то пытался играть на свирели, и у него
не хватало дыхания. Короткий звук... длинный... еще два длинных
и снова короткий...
- Я уже научилась знать, что ты думаешь... - она водила
задумчиво пальцем по шершавому известняку, - будто нам подают
сигналы и просят ответить... а нам не понять.
Ветер ослабел, стало жарко, и пение стихло. Серая ящерка
незаметно скользнула на камень и грелась на солнце, часто дыша
и глядя на нас крохотными внимательными глазами. Что-то в нас
ее не устроило, и она снова юркнула в щель.
- Мне приходят в ум сумасбродные мысли... почему бы не
поселиться где-нибудь здесь, у моря, вот в таком тихом
городе... в нем есть тайны и давний-давний покой... бросить всю
суету, ходить вечерами к морю и слушать его голоса... или
сидеть тихо дома, смотреть, как в саду засыпает зелень... а
потом по лунным квадратам танцевать на полу...
Жужжание ветра возобновилось, она замолчала и стала
прислушиваться.
Мы ушли, и я думал, разговор этот забудется, но вечером
она о нем вспомнила. У нас стало привычкой заплывать по ночам в
море и подолгу болтать, глядя в звездное небо и держась за
руки, чтобы нас не отнесло друг от друга.
- Знаешь, я не могу забыть те звуки... то пение ветра...
мне все кажется, оно что-то значило, и тоскливо от этого... как
потерянное письмо...
- Сколько можно помнить о такой глупости, - я чуть не
сказал это вслух, но каким-то змеиным инстинктом понял, что
нельзя выдавать раздражения.
- Ты суеверна, как средневековый монах, - я поймал себя
на том, что копирую интонации Юлия, но избавиться от них уже не
мог, - ты полагаешь, ангелы от безделья удосужились выучить
азбуку Морзе?
- Не кощунствуй, - она засмеялась, но смех был
нервозный, - я боюсь, когда так говорят... смотри, какое
черное небо... вдруг пройдут по нему лиловые трещины,
зигзагами, как по ветхой ткани... и дальше все будет очень
страшно.
Я промолчал, чтобы дать ей самой успокоиться. Как она
взвинчена... отчего бы это...
Мы немного отплыли к берегу, и она заговорила о другом, но
я уже чувствовал тончайшую, еле уловимую отчужденность в каждом
ее слове:
- Стоит мне попасть в море, как я чувствую себя морским
зверем... земля делается чужая и странная, а море становится