"Иван Григорьевич Подсвиров. Синие скалы " - читать интересную книгу автора

где задержитесь... Человек предполагает, а бог располагает.
Я не помню, чтобы она когда-нибудь молилась перед иконой богоматери,
которая с незапамятных дней смиренно глядит из красного угла своими
скорбными, печальными глазами. В раннем детстве я не выносил этого
взгляда, пристального и укоряющего, и старался не смотреть на икону. И
мать тоже почти не замечала ее. Иногда она равнодушно смахивала тряпкой
пыль с потускнелой позолоты оклада и опять надолго забывала об иконе. И
теперь про бога мать вспомнила на всякий случай: ведь нам предстоит
трудная дорога.
- А плащи! - обеспокоилась она. - Где плащи?
- Не бойсь, плащи-то мы не оставим.
Теплится огонь в пузыре, уютный, ласковый... Еще бы вздремнуть
часок-другой на печи, под хлопотливый, говорок матери и отца. Но ощущение
стыда перед ними перебивает во мне желание сна. Я сбрасываю с себя одеяло,
прыгаю на пол. Земля холодит ступни ног, дрожь пробегает по телу, и я
тороплюсь поскорее сунуть ноги в шерстяные носки.
Дорога к Синим скалам! Я уже знаю, какая она коварная, чем она грозит
нам. От одной мысли о ней делается не по себе, и свет звезд, льющийся из
глубины неба, теперь какой-то ожесточенно-суровый. Или это мне только
кажется?.. Дались отцу брусья. Я не хочу ехать за ними к Синим скалам. И
не нужен мне сосновый пол, который потом отец настелет в спальне.
Проживем, не потужим и на земляном полу. Но вот как быть с Назарихой,
женой дяди Ивана, старшего брата моего отца? Погиб дядя на Курской дуге, и
Назариха колготится сама с двумя дочерьми. В прошлом году с нашей помощью
начала она строить дом: старый у нее совсем обветшал.
Нам-то много не надо на полы, а она просила леса на балки. Нет, надо
ехать, Назарихе стыдно отказать.
- Федорка, пойдем топор ладить, - говорит отец.
Серые глаза его из-под кустистых русых бровей глядят на меня строго,
пытливо и будто спрашивают: "Ну что ты, уже очнулся? Или еще спишь на
ходу?" В руках отца синевато-белой сталью отливает топор. Им он много
свалил на своем веку широкоохватных дубов и сосен. Еще до войны отец
орудовал в наших лесах с этим звонким и легким топором, заготовляя лес для
колхозных строек. Уходя на фронт, он обмазал его солидолом, обернул в
тряпицу и тайком спрятал на потолке у боровка.
Вслед за отцом я иду в сумрачный огород, к ольховому плетню, затянутому
жесткой крапивой, На дворе студено. Запредельным сном спит хутор, притушив
огоньки в окнах. Тишина... Сослепу, еще не привыкнув к темноте, я
натыкаюсь на каменный круг точила, нащупываю холодную ребристую ручку и
начинаю вращать круг, плеснув на него воды из ведерка.
- Поплавнее крути, - наставляет меня отец, приноравливаясь к вращению
круга. - Спешить некуда. Спешка годится при ловле блох.
Я сбавляю пыл, отец прикладывает блестящую щеку топора к бесконечно
бегущей темной дорожке точила, слегка нажимает, давит на круг. В
предутренней тишине резок, пронзителен металлический визг, и слышно, как
где-то в саду вздрагивают, звенят листья на яблонях...
Очнулась от сладкой и тяжкой дремы собака у соседа, встряхнулась,
зазвенела цепью, недовольно взлаяла в ночь и затихла, очевидно сообразив,
в чем дело. Закряхтел в закуте кабан, ему оставалось жить месяца два, не
больше, - до Октябрьских праздников. Ожиревший, сонный, он недовольно