"Иван Григорьевич Подсвиров. Синие скалы " - читать интересную книгу автора

потерся боком о стенку, взвизгнул в тон точилу и присмирел. На высоком
насесте судорожно всхлипнули куры, ударили раз и другой крыльями.
И опять все погрузилось в томительное, изнемогающее забытье. Лишь
точило, как бы жалуясь на кого-то, однообразно исторгает свои звуки,
изредка озаряясь холодным светом искр, косо вылетающих из-под топора.
А вокруг, на сотни верст, покой и сон!.. Все спит:
трава и подсолнухи, деревья и люди. И даже ветерок, чуть шевеля
обомлевшими листьями крапивы, готов стихнуть надолго.
В одном нашем доме суматошно: свет от окон двумя зыбкими желтыми
квадратами падает во двор, двери в сени открыты настежь, и видно, как мать
неспокойной тенью мелькает за занавесками. И мы с отцом бодрствуем у
точила. Лет шесть назад, когда я ходил еще в четвертый класс, бывало, отец
будил меня спозаранку, до петухов, и я, чуть не плача, думал: "Вот стану
большим, уж тогда отосплюсь! Хорошо быть взрослым: никому не подчиняйся,
никто тебя не будит... И зачем люди сперва бывают маленькими?" Но теперь я
не спрашиваю себя об этом, я уже знаю, почему люди сначала маленькие.
Я знай себе кручу точило и незаметно для отца пытаюсь вздремнуть.
- Готово! - обрадованео роняет отец, Я от неожиданности вздрагивав я
ловлю себя на мысли, что мне все-таки удалось прикорнуть за работой. Отец
удовлетворенно пришлепывает ладонью по топору, пробует пальцем остроту
наведенного жала и, разминая онемевшую спину, направляется к хате. Я бреду
за ним, путаясь в вялой картофельной ботве, в беспорядке раскиданной по
вскопанной земле.
И вот мы выходим на улицу, еще окутанную темнофиолетовой предрассветной
мглой. Отец, в зимней фу"
файке, в мятой шапке с отвислыми ушами, с большим чувалом за спиной,
оборачивается к матери, остановившейся у ворот, и бодро говорит:
- Ну, это... мы поехали. За кабаном присматривай.
- Да уж знаю! - отмахнулась мать. - Ты за Федоркой получше гляди. В
горах холодно, как бы сгоряча не простудился. Он у нас суматошный
какой-то. - Она отстранилась от ворот, в голосе ее прозвучало
беспокойство. - Слышь, Федорка? Не горячись, не балуй там... среди
пропастей!
- Не маленький, - сказал отец.
- С него все сбудется. Дитя еще...
- Ладно, мам, - говорю я, уязвленный ее недоверием ко мне. - Мы пошли.
Дорога начинается сразу за хутором. Здесь она послушная, тихая, в седых
пыльных былках чахлого бурьяна. Едешь по ней вдоль ущелья час, два, и она
почти не дает о себе знать, покорно ложится под колеса, душно пылит сзади,
Но не настраивайся на спокойную езду, не будь благодушен: дорога еще
покажет свой крутой нрав, и нужно быть заранее готовым к ее суровым, злым
шуткам.
Мы держим правее, чтобы не взбивать пыль. Мокрая от росы трава холодит
сапоги. С реки, что шумит вблизи, потягивает запахом студеной воды,
который мешается со стойким ароматом лугового сена. Свежо и остро пахнет
землей. Как-то сама собой спадает с меня сонная одурь, и я уже иду
широким, размашистым шагом, незаметно оставляя позади себя отца. Он спешит
вдогонку за мной:
слышно, как звякает котелок, привязанный у него к поясу.
Скоро мы круто сворачиваем влево, на неясный силуэт полевого стана.