"Иван Григорьевич Подсвиров. Погоня за дождем (Повесть-дневник) " - читать интересную книгу автора

съедят. Как я прокормлю такую ораву?
И площадь им, паразитам, расширяй. Они ж на глазах размножаются, прут,
как опара. И - капризные, шо вы!
Чуть прозевал, передержал их - бабочка из кокона выклюнулась и сгубила
нитку. Попробуй-ка за всеми уследи, когда они кишат клубком и жратвы
беспременно требуют.
Мотался я, мотался с ними и не вынес. Пропадите вы пропадом, черви!
Подавил их сапогами, сгреб на рядно и выбросил в огород. И так, верите,
мне полегчало, хоть приставляй к плечам крылушки и лети в рай.
Обрадовался, ёк-макарёк, как будто десятку на дороге поднял. Вертаюсь во
двор, смотрю: на большом дереве баба сидит.
Умостилась на самой макушке, в листьях, шоб ее не заметили, и сидит,
ногами болтает. "Чего ты там делаешь, тетка?" - "А чего ж, хлопчик, -
пищит она сверху тонюсеньким голосом, - чего ж... тутовник ем. Сам
бачишь". Зло меня взяло на тетку, подбежал к дереву и ору: "Слазь старая,
а то стряхну!" - "У, какой вреднючий... нехристь!
Дай с божьего дерева наесться. Не обедняешь", - пищит, а сама рвет
ягоды и за обе щеки уминает. Заелась, губы синие... с подбородка сок
капает. "Э, - думаю. - Это нищебродка. Странница неприкаянная. Нехай
наедается". - Гордеич выдержал небольшую паузу, передохнул и счел нужным
пояснить сказанное: - Федорович с Матвеичем знают: раньше много по
земле-матушке бродило всяких убогих. Разруха, голод... Ковыляет, ковыляет
какой-нибудь дедок-доходяга, свернется калачиком в кювете вроде
прикорнуть, да и навек уснет. Каюк! Душа отлетела. Ну, наелась тетка,
слезла. Лицо у нее пухлое, ноги, что колодки, толстые, водой налились.
Сжалился я над ней, чурека и кружку молока вынес. Молоко она выпила, а
чурек весь не съела, половинку за пазуху сховала. И говорит мне:
"Спасибочка. Ты, мол, хлопец, шустрый, умненький.
Быть тебе машинистом. Запомни!" - И ушла.
- Правду нагадала тетка, - с удивлением произнес Матвеич.
Гордеич почесал хилую волосатую грудь, посучил в воздухе голыми ногами,
как бы разгоняя застоявшуюся кровь, и продолжал с хрипом:
- Как в воду убогая глядела. С того дня засела мне в голову думка: буду
машинистом. Через год или два после того случая появляется в нашей станице
самый настоящий механик. Бог мой! По всем статьям машинист! Первый раз я
увидал его на току. Куртка на нем кожаная, сапоги хромовые, и рукавицы в
кармане. Молотилка у него "маккормик", цинком обшитая - аж глаза
слезятся...
блестит! Рядом трактор "фордзон". Новенький, с одним швом ремень гонит,
колесо молотилки крутит. Грохот, пыль - не зевай, поворачивайся, кидай в
барабан снопы!
Он единоличникам хлеб молотил. Люди бегают, крутятся, а он сидит, весь
в кожаном, в темных очках, и шоколад, ей-богу, не брешу... шоколад по
скибочке ломает и в рот!
Как царь на троне... Перед ним на фанере всякая всячина наставлена,
закуска, по левую руку - папиросы "Казбек", по правую - начатая бутылка
водки. А частники несут и несут ему, кладут гостинцы на фанеру и юлят:
каждому, понятно, хочется скорее обмолотить снопы. А он только команды
подает своему помощнику.
Поглядел я на машиниста - завидки меня взяли. Вот это, думаю,