"Иван Григорьевич Подсвиров. Погоня за дождем (Повесть-дневник) " - читать интересную книгу автора

пролетевшую бурю. Словно ничего не случилось. Не в этом ли великая тайна и
отрада жизни - забывать ненастья? Да, да. Нам нужно многому учиться у
природы, нет учителя выше и благороднее ее. Взволнованный этой мыслью, я
бродил до полуночи по освещенной, с мягкими тенями от деревьев просеке.
Никодим Захарович... Да пошел он к черту, Никодим Захарович, со всеми его
связями и влиятельными друзьями! Вот лучшая в мире связь: чувствовать под
ногами мягкую траву, слушать вблизи завораживающее пенье, быть с головы до
ног облитым вечным сиянием месяца.
Наутро припустился, зашумел в листьях мелкий дождь; соловьи пели
по-прежнему, как ни в чем не бывало. Пели по дождю!
Он лил весь день, монотонно шелестел всю ночь, льет и сейчас -
неспешно, ровно. "Эх, до жары бы пустился! - без конца вздыхает тесть. -
Опоздал..." Порою дождь затихает, над лесом ниже опускается туман, и
откуда-то сверху, прямо с серого неба, стремительно падают на пасеку стаи
юрких золотистых щурок. Они хватают у самых летков зазевавшихся пчел,
проглатывают их и, взмывая во мглу, через несколько секунд снова чиркают
над ульями.
В течение пасмурного дня золотистая щурка уничтожает сотню пчел. Щурок
вывелись несметные стаи в глиняных кручах. Они заходят кругами на добычу.
Гордеич то и дело выскакивает в зеленых трусах и, пугая их, держа высоко
над головою сковородку, лихо бьет в нее гаечным ключом. Тесть дико
улюлюкает, швыряет в прожорливых птиц палками. Матвеич в минуты нападения
степенно выходит на середину своей пасеки и включает на полную громкость
японский транзистор. Я стремглав бегаю из края в край, гоняюсь за щурками.
Обычно после дружного отпора птицы исчезают, и мы идем в будку Гордеича -
греться. У него тепло от зажженной газовой плиты.
Старики смирились с участью. Лес для них потерял всякое значение,
теперь они надеются на белый донник.
Он их выручит и поправит дела, после и подсолнух зацветет. Уж на нем
они отыграются, отведут душу.
Сегодня Гордеич на правах хозяина будки занял наше внимание рассказами
о себе, увлекся былым.
- Я как шофером стал? - начал он, лежа в одних трусах на панцирной
кровати. - Хо! Это, братцы-кролики, длинная история. Я в станице рос, в
Ново-Михайловской.
Жили мы бедненько, в хате - шаром покати. Одна лавка, да чугуны в
печке, да чаплейка с рогачом в углу - вот и все имущество, живи не тужи.
Мать, бывало, рассерчает - хвать за рогач и как вытянет промеж спины - в
глазах мутится. Не житье - сливки... Штаны на мне, стыдно сказать, латка
на латке да сверху лоскут. Задница, как месяц, сверкает. А я уже парубок,
на девок заглядал. Ну, и решил я хоть кой-какую одежонку справить. У нас
тутовые деревья во дворе росли. Высоченные, глянешь вверх - шапка ломится.
Надумал я разводить тутовых шелкопрядов. Были у нас охотники, коконы
выхаживали и сдавали оптом государству, взамен получали отрезы на костюмы,
ботинки, всякие там сласти-конфеты... Расплодил я этих червей - ни дна им,
ни покрышки! - тьму, всю горницу ими занял. Куда ни повернись - на
подоконниках, на полу, на столе - кругом черви. Аж тошнит. Жрут они листья
тутовника со страшной силой, только сыпанешь из чувала - нету, одни жилки.
Слопали, сволочи!
Давай им по новой. Ну, думаю, амба. Так они и меня за милую душу