"Михаил Петрович Погодин. Нищий" - читать интересную книгу автора

между тем выспрашиваю о господине. "Он здесь", - отвечал мне сват и
рассказал, когда и куда выходит он со двора, когда бывает на работе. Мы
поужинали вместе и на другой день перед рассветом расстались... Я стал
шататься в околотке, высматривал места, улучал время и наконец рассчел, что
лучше всего управиться можно с моим злодеем из-под мостика над оврагом, по
которому проходил он всегда на поле. Спрятался, дожидаюсь, как ворон
крови... идет он с двоими... заворочалось у меня сердце! Только что сошел он
с горки и ступил на мостик, я, как волк, выскочил с другой стороны прямо к
нему навстречу и закатил нож... но второпях попал не туда, куда надо, а в
руку. Хотел было попытаться еще раз и не успел... меня схватили. Ах,
господи! И теперь вспомнить не могу того времени: что было тогда со мною?
Сердце в куски разрывалось, как будто у меня отнимали опять мою Алексашу.
Нет, мне было еще тяжелее. За это меня... но что было, то прошло; так тому и
быть".
- Что же случилось с тобою после?
- После через сколько-то времени отдали меня в солдаты. Я был в
каком-то забытьи, не чувствовал, не думал ничего. На другой год полк наш
выступил в поход [7] - мы шли мимо народов иноплеменных, на нас не похожих,
чрез многие страны чужие, по высоким горам, переправлялись через широкие
реки, глубокие пропасти и пришли наконец в... как бишь называю! эту страну -
там всегда бывает очень тепло, на небе всегда ясно, воздух такой легкий?
- Италия?
- Да, да, Италия. Туда приехал к нам генерал наш Суворов, и началась
война. Кровь в первом сражении, мною увиденная, возбудила во мне жизнь. Я
почувствовал в себе какое-то движение и полюбил кровавую сечу. Всегда дрался
я как отчаянный и заслужил похвалу от начальников. Меня представили Суворову
как отличного солдата: на мне было ран двадцать на груди, на руках, на лице.
"Помилуй бог, какой красавец!" - сказал он, целуя меня в лоб. И поверишь ли,
барин, несмотря на мою тоску-змею, я находил еще какую-то отраду в службе с
нашим батюшкою Суворовым. Мне, бывало, весело смотреть, как он на коне ездит
по рядам и кричит нам: "Ребятушки! Вперед - с нами бог!" Так и рвалась душа
и руки за ним. После был я под туркою, под шведом, а наконец в Грузии [8].
Выслужив двадцать пять лет, получил отставку и пошел в свою родину, но не
дошел, - верст за сорок так стало мне тошно, тяжело, так возобновилось в
памяти все былое, прошедшее, что я не мог идти далее, воротился и в
ближайшем городе принялся к попу в батраки, работал лет пять, пока во мне
были силы, но я выбился из сил, и есть мне было нечего. Руки поднять я на
себя не мог: мне натолковали сызмаленька, какой это страшный грех, - к тому
же я ослабел и телом и духом. Я решился идти в Москву и питаться милостынею.
На святой Руси с голоду не умирают - говорит пословица. Нелегко мне было,
однако ж, привыкать и к новому ремеслу. Много, - знаете вы теперь, ваше
благородие, - перенес я на своем веку, но, бывало, когда какой-нибудь щеголь
пройдет мимо меня и грубым голосом на смиренную мою молитву скажет: "Бог
даст", - тогда я чувствовал новую болезнь, как будто оставалось еще в моем
сердце здоровое местечко, которое только сим постылым отказом уязвлялось.
После и от того мне уже не было больно, напротив - мне казалось, что я
становился богатее, когда кто-нибудь не подавал мне ничего, и беднее, когда
я получал милостыню. Теперь же все равно.
- И неужели ты, - спросил я его, - идя в Москву почти мимо своей
родины, опять не зашел к своим родителям?