"Радий Погодин. Бабник Голубев (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

чувство ответственности и чувство меры. Вы, конечно, правы. Извините. Я
пойду. Не провожайте меня. Я знаю дорогу. В метро до станции "Парк
Победы". - Она вдруг сделалась деловой и собранной. Глаза ее высохли. Она
еще раз сказала: - Простите.
Молча закрыв дверь за Аллой Андреевной, Голубев позвонил Инге.
- Ты один? - спросила Инга. - Приехать?
- Не нужно. Спокойной ночи. Ты тоже фифа со своими теориями. А я
дурак.
Минут двадцать Голубев расхаживал по комнате. Он рассуждал: мол,
нужно быть примерным идиотом, каким он и является на самом деле, чтобы не
видеть, какая это полная мещанка, болонка и пупсик. "Ах, глазки! Ах,
ножки! У всех глазки. У всех ножки. Еще и получше есть. У Инги, например".
Тут Голубев должен был сознаться себе, что у Аллы Андреевны и ножки и
фигура получше Ингиных...
"И вообще, что она такое сказала, чтобы так психовать? Что Ленинград
опаршивел? Так действительно опаршивел. И мы, ленинградцы, в этом
виноваты. Видите ли, боролись за спасение Байкала - хорошо. С поворотом
северных рек - хорошо. А то, что у нас под носом, - не видели. А может
быть, видели? Даже я, бабник Голубев, видел. Но чтобы отремонтировать один
Михайловский замок, нужен, говорят, бюджет Дзержинского района за три
года. А эта фифа..."
Голубев вышел в коридор. Наверно, он поехал бы за Аллой Андреевной в
гостиницу, по телефону попросил бы ее спуститься вниз, все бы ей высказал,
а потом попросил бы у нее прощения. Но в коридоре околачивался Бабс с
булыжными глазами.
- Вы ее ударили, - сказал Бабс. - Вы бессовестный садист. Отдавайте
наше варенье, оно не вам предназначалось.
- Захлебнись своим вареньем, - сказал Голубев. Вынес вазочку и,
протянув ее Бабсу, спросил: - Бабс, ты серьезно думаешь, что я ее ударил?
- Ну, не ударили. - Бабс опустил глаза. - Но смертельно обидели.
Можете варенье съесть, только вазочку не разбейте.
- Подавись своей вазочкой, - сказал Голубев и ушел к себе в комнату.
"Конечно, она мещанка, кокетка, простофиля, но и я хорош. Набросился.
Надо быть сдержанным".
Голубев набрал номер ее телефона. Никто не взял трубку.
"Еще не приехала. А может, пошла в буфет. Сосиски ест и глазищами на
мужиков зыркает". Голубев представил оранжерейный взгляд Аллы Андреевны,
ее улыбку, хрупкую и как бы неприкосновенную. "Да-да. Именно как бы..."
Позвонила Инга.
- Что у тебя стряслось? - спросила она. - Гадаю, за что ты меня фифой
назвал? Кто-то, но я никакая не фифа.
- Это только тебе так кажется. Замуж тебе надо.
- Теоретик, - сказала Инга и повесила трубку.
Голубев убрал со стола и залез в постель. Телефон поставил рядом.
- И все-таки жаль, - сказал он.
Ему действительно было жаль Аллу Андреевну, можно даже сказать - жаль
до слез. По крайней мере в носу у него щипало.
"И ни к какой чертовой матери жалость не унижает человека. Алексей
Максимович любил фразочки запузыривать: "Человек - это звучит гордо".
Человек груб, и злобен, и пуст, как скорлупа, если он не жалеет другого