"Радий Погодин. Я догоню вас на небесах (Повесть)" - читать интересную книгу автора

осоловевшие от свежего сена, присыпанного отрубями и солью. И пассажирских
вагонов два - старорежимные, зимние, с узкими окнами. Пассажиры - в
основном женщины с ребятишками-школьниками. В основном ленинградки. И
мужчин трое. Средних лет полувоенный с лобастым мальчиком-крепышом..
Путеец высокого ранга, осанистый, хорошо выбритый, с той отмытостью кожи,
которая бывает у людей, привыкших высыпаться и пользоваться парфюмерией.
Путеец вез девочку лет четырех. Третий - парнишка шестнадцати лет, у
которого ничего не было, кроме мучительной способности краснеть.
На станции Дубцы поезд стал. Серый от бессонницы машинист сказал,
вернувшись из станционного зданьица, что откатит в Малую Вишеру: мост
через Волхов разбомбили, в Чудово вот-вот войдут немцы. Кто-то из женщин
его осадил: мол, насчет немцев в Чудове - вражеская пропаганда - за такое
в висок получить можно.
Машинист посерел еще больше.
Полувоенный подтолкнул вперед своего лобастого сына, и они зашагали
по шпалам. Брюки у них были подвернуты, заплечные мешки хорошо подогнаны.
За ними потянулись женщины с кошелками и узлами. Поначалу их мотало от
рельса к рельсу. Они дергали своих ребят - получалось, что ребята
специально путаются у них под ногами. Потом движение наладилось.
Был август сорок первого года. Бубенчики льна звенели по Волхову.
Парнишка шел в Ленинград. Там у него была мать. Там у него был дом.
Станет этот парнишка солдатом - сержантом. Закончит войну в Берлине.
В орденах и медалях, шрамах от ран, с заиканием от контузии. А на тот
августовский теплый день он еще ни выстрелов не слышал, ни смерти не
видел.
В первые дни войны, как и все его одноклассники, двинулся тот
парнишка в военкомат, но был унижен и оскорблен черствостью военных
чиновников, не желавших знать, что право на героизм - неотъемлемое право
советского человека. Потом решил, если уж не суждено ему участвовать в
быстром разгроме фашистской силы, поехать на лето в деревню.
Оттуда он и возвращался, полный нервного страха, рожденного словами и
образами, вдруг потерявшими смысл. Иногда он повторял про себя:
"Осоавиахим", "Ворошиловский стрелок", "Броня крепка, и танки наши
быстры". Не наполняя эти слова иронией, он как бы ощупывал их и, ощупав,
клал на место.
Парнишка помахал машинисту рукой, и машинист ему помахал в ответ.
Поезд пятился неуверенно, словно в туфлях без задника. Но вот фукнул паром
в черный песок и пошел, набирая скорость. И, уже порядочно откатившись,
машинист дал гудок, прощаясь с ними, решившимися на неведомое.
Люди шли по шпалам. Женщины в пестрых платьях. С ними ребята.
Собственно, ребята и послужили причиной этого похода. Родители вывозили их
из деревень, куда отправили еще до объявления войны. И путеец ездил за
своей девочкой в деревню - наверное, жена его была деревенская. Сам-то из
инженерской семьи, может быть, из профессорской, - наверное, тоже
профессор.
Девочка прыгала со шпалы на шпалу и вскоре устала. Путеец посадил ее
себе на плечи. Девочка закрывала ему глаза и смеялась. Он улыбался и
целовал ей ладошки.
Парнишка замыкал шествие. Шел трудно. Ноги у него болели. Руки
болели.