"Радий Погодин. Борьба с формализмом" - читать интересную книгу автора

Познакомился Василий Егоров со студентом живописного факультета
Бриллиантовым в результате общего студенческого собрания.
Общее собрание академии было посвящено борьбе с формализмом. Искомый
формализм, коварный, беспринципный, антинародный был повсюду, как ухо
шпиона. Даже обращение к обнаженной натуре - не есть ли это формализм? А
сочная ветчина на блюде и алые розы?
Студенты-активисты клеймили формализм в общих чертах. Учителей не
трогали. Но вылез на сцену студент - красивый. Волос волной. Принялся
клеймить Конашевича, своего родного профессора. Громко клеймил - баритоном,
вдохновенно, с сердечной болью. Мол, учитель всем взял: и образован, и добр,
и талантлив, но - формалист. Уж такой формалист, такой формалист, что из
профессоров его нужно гнать на скудные хлеба. На остракизм.
Студент был налит пафосом, как пивом.
- И Лебедев! И Тырса! - Баритон обращался уже не к президиуму, не к
залу - он куда-то выше возгудел: - Не Филонов главный формалист, не
Малевич - Петров-Водкин! Вы посмотрите на его селедку - это же не селедка, а
какая-то святая рыба. А может, ангел в виде селедки. Вот что мы проглядели.
- Сволочь! - сказал Васька.
Когда в больнице Васька Егоров пришел в себя, рядом с его кроватью на
стуле сидел чубатый парень, веселый и на вид легкомысленный.
- Правильно ты ему воткнул. Он дерьмо вавилонское, - сказал этот
чубатый парень.
Конечно, врач парня выгнал. Он пришел на следующий день и, кивнув,
заговорил так, словно и не выходил из палаты.
- На Петрова-Водкина свою вонючую пасть открыл. Хотя, заметь, насчет
селедки он прав. Да не тряси ты губой, тебя из академии не попрут. За тебя
Герасимов заступился. "Студенты-художники обязаны друг другу морду бить.
Баритон, я думаю, у контуженного девку сманил. А контуженный - молодец:
врезал ему от сердца и от души. Это с политикой путать не нужно". Вот что он
сказал. Я с ним согласен. - Был чубатый парень похож на большую добрую
собаку, которая залезла передними лапами в кровать к хозяину и пытается его
в щеку лизнуть.
- Герасимов что говорил Решетникову: "Кузьма Петров-Водкин хоть и
формалист, но гений. А ты, Решетников, хоть и не формалист, но омлет..."
- А ты кто? - спросил Васька парня.
- Я Бриллиантов. Михаил. Казак я. Учусь у Серебряного. Серебряный не
казак. Вот Алмазовы казаки. По кличке коня. У моего прадеда конь был
Бриллиант - жеребец. Я Петрова-Водкина больше всех уважаю, Кузьму
Сергеевича. Потому и в Ленинград приехал, а не в Москву. Я и работы твои
видел. Ты приметный. Я тебе сала принес.
- А водки? - спросил Васька.
Бриллиантов Михаил кашлянул в кулак и достал из кармана бутылку.

Дом был для этой местности необычен - на высоком каменном цоколе. По
торцам, от цоколя до конька, два окна-витража. Они давали свет громадному
неперегороженному помещению с бревенчатыми чистыми стенами и двум
мастерским, расположенным под крышей: одна для хозяина дома Бриллиантова
Михаила, другая для его закадычного друга Егорова. Егоров приезжал сюда
часто, жил здесь подолгу, но мастерской не пользовался, писал свои этюды у