"Радий Погодин. Борьба с формализмом" - читать интересную книгу автора

окна в "зале". Говорил, что такая роскошная мастерская его смущает, а
смущенный художник годится лишь для мытья посуды. Мастерской пользовались
студентка Алина и ее подруги как перевалочным пунктом. Они любили жить у
каких-то старух, писать на натуре, а в егоровской мастерской они наряжались
и красились перед выпивкой.
Местные жители называли Дом - Уткина дача, хотя от Уткиной дачи остался
лишь цоколь. Построил Дом на плече холма московский дореволюционный художник
Уткин, брат петербургского домовладельца, прельстившись холмистыми
пейзажами, озерами и ручьями, и утренним зыбким туманом, от которого вся
окрестность казалась сказочным морем с дивными островами. Ранним утром,
когда спутанные лошади бродят по дну вселенной.
Наверное, здесь родился пейзаж, кочующий по сборникам русских сказок.
После революции художник Уткин наезжал в Устье несколько раз. Даже
пробовал писать свободных крестьян, но не долго мучился - укатил в Париж. Из
Парижа перебрался в Америку, где стяжал себе славу
скульптора-эпифеноменталиста.
Дом его, Уткина дача, долго стоял без жильцов, поскольку был вдалеке от
деревни. Останавливались в нем цыгане, бродяги, беглые урки. Они заколотили
оконные проемы железом и досками. Был странен дом, устрашающ. И в войну его
не спалили. Разрушил Уткину дачу директор совхоза. В то лето, когда наше
войско пошло воевать афганского душегуба, разобрал директор Уткину дачу на
бревна для строительства бараков рабочим.
Дело было так: построил совхоз пятиэтажные дома, надеясь отдельными
квартирами с водопроводом и газом привлечь рабочих на поля и в коровники.
Но! Следуя высшим государственным интересам, приказано было поселить в эти
новые дома уголовников, за неимением в государстве тюрем, поскольку старые
тюрьмы в больших городах передали под замечательные современные клиники с
антиалкогольной ориентацией. Все это называлось химия. Уголовники строили в
районном центре милицию, дорогу и баню. А для совхозных рабочих - чтобы на
поля и к скотине - пришлось возводить бараки. Вот тогда-то и разобрал совхоз
все пустующие строения. Остался на террасе голый каменный цоколь, побуждая
туристов и прочих интеллигентов сетовать на бестолковость местного
руководства: им представлялось, что в каменном цоколе можно запросто
разместить сотню голов скота - только крышу наладить, да и все. К тому же
коровы любили террасу. И если убегала какая-нибудь телка-дура, то искать ее
нужно было именно здесь. Они тут подолгу стояли и, глядя в небо, мычали в
басовом ключе.
А уголовники-химики пили водку, дрались по деревням, вываливались из
окон всех пяти этажей, прыгали с балконов, разнообразили местный генофонд,
маленькую еще Таню Пальму, приходившую к маме, трогали за попку и говорили
ей ласково: "Танечка, козлик, расти быстрее", - Танина мама работала на
химии поварихой.
В то лето, когда наше войско с развернутыми знаменами вышло из
Афганистана, химию в совхозе "Устье" закрыли. Но уголовники все же успели
бросить с моста в речку братьев Свинчатниковых, приехавших на родину в
отпуск из Красноярска. Хотели даже убить их, но себя пожалели. Молва
объясняла этот поступок тем, что Свинчатниковы, мол, пытались овладеть
Танечкиной мамой прямо на уголовной кухне, а когда она отбилась от них
раскаленной сковородой, они бросили горсть гвоздей в уголовный суп.