"Радий Погодин. Яблоки" - читать интересную книгу автора

тарелок. Конечно, они слышали их разговор сквозь дощатую дверь со щелями.
- Почему вы в сенях едите? - спросила учительница. - Почему не в
классе?
Серьезный мальчишка, тот, что кашу солил, сказал:
- Я вам дров наколю.
- Я вчера наколола.
- Я в запас наколю.
- Лидия Николаевна, мы вам каши поесть оставили. В вашей тарелочке. В
чугунке пропахнет...
На этих словах студент-живописец Василий Егоров и учительница Лидия
Николаевна спустились с крыльца.
Васька шел, повесив голову. Казалось ему, что окна в избах распахнуты
лишь для того, чтобы глазеть на него, охмуряющего учительницу. "На жениха
похож - жлоб, - думал он и мысленно чертыхался. - Нужно было к Любке
стучаться". Он представил себе, как сидит отмякший, обняв красивую Любку за
белые плечи, и бок его словно тлеет, соприкасаясь с жарким Любкиным боком.
Глаза у Любки глубокие, как омут, но губы, пожалуйста, как мелководье.
Учительница спросила его тихо:
- Может быть, вы один пройдетесь? Я вернусь.
Он вздрогнул и возразил:
- Что вы. Я, понимаете, неразговорчивый.
Она как будто обрадовалась, заговорила сама, торопливо и обо всем. Как
сюда приехала, как поразили ее лица ребят, одутловатые, цвета старого
перепревшего сена. Как привели в школу всех от мала до велика, на кривых
ногах и едва ходящих. И тех, кто еще только говорить научился. Среди всех
командиром стал Сенька, тот, что кашу солил. Суровость его, непреклонность
даже пугала ее попервости. Он отсадил малышей в самый угол и попросил у нее
для них книжку с картинками. Когда они жалостно кричали: "Сенька, на
двор", - выводил их и приводил.
Сейчас малышей в школе уже нет. Малыши отъелись немного, отогрелись и
уже не могли сидеть тихо, и даже Сенька не мог их заставить. И он сказал:
- Лидия Николаевна, пускай они по деревне бегают, им на дворе полезнее.
Рассказ учительницы вроде давал Ваське право жалеть ее. А всякое
хамство происходит как раз из этого якобы права жалеть, от жалости не
сердечной, естественной и любовной, но как бы по праву преуспевающего.
- Засохнешь ты здесь, - сказал он, переходя на "ты". - Поезжай в любой
город: в Крыжополь, в Саратов, в Джезказган. Соберись и руби с плеча. Только
не рассусоливай. Здесь тебя не своя, так чужая беда сморит. - Он похлопал ее
по плечу, как товарищ товарища, нуждающегося в решительной поддержке.
Она подняла на него испуганные глаза, наверное, не поняв его чувства.
- Да, да, - сказала она. - Я подумаю. Это, конечно, вы правильно
говорите, - Голос ее был грустным и терпеливым.
Далекий треск трактора, боронившего кладбище, перешел на легкую ноту,
конечно, веселую для этого чахоточного ревматика.
Трактор пер на них. Сквозь его треск, хруст и кашель слышались похабные
частушки. Орал их Серега. Хвастливым прыщавым голосом.
- Ужасно, - сказала учительница. - Почему они такие частушки поют? И
чем моложе, тем хлеще. Странно и обидно. Идут сопляки и поют такую гадость.
И всем хоть бы что.
Трактор подкатил к ним и остановился, загрохотав на всю окрестность.