"Радий Погодин. Аптека для души" - читать интересную книгу автора

трещит, стонет. Что-то в ней лопается. Петя отодвигается от меня, прячется
за мамину ногу. Мальчикова мама советует книгу не ломать. Объясняет:
- Мы ее на стену повесим в кухне, как народное творчество.
Но я неумолим.
Наконец книга с треском разламывается - получается две полукниги.
Мальчик Петя улыбается мне с пониманием, как будто мы с ним в моем далеком
детстве вместе в детсадик ходили: понимает мальчик Петя, что меня, конечно,
будут наказывать, сладкого не дадут, апельсинов лишат, может даже в угол
поставят. Он теряет ко мне интерес и уходит в комнату, где телевизор - там
пахнет озоном, ванилью и шоколадом. Если бы Пете очки на нос и белый
воротничок с бантом вместо взрослого галстука, был бы он похож на моего
погибшего на войне друга Степу. Степа очень любил читать. Ему казалось, что
слова есть везде: на крыльях бабочек в текущей воде, в небе, на коре
деревьев. Когда он читал, он высовывал язык, как бы пробовал слово на вкус.
Иногда он язык быстренько втягивал, и рот захлопывал, наверное, обжигался.
- Дети книжек теперь не читают, - шепчет мне Петина мама. - Книги и
ордена теперь о другом говорят.
А мой друг Степа мечтал выучиться на архитектора. Хотел строить дворцы
труда и науки. Но более всего мечтал Степа построить храм. Без икон и попов.
Храм разума - Библиотеку. Он говорил мне:
- Библиотека есть храм, равный Божьему. Бог и Разум - такой дуализм...
Однажды в новгородской детской библиотеке заведующая пригласила меня в
свой маленький кабинетик, извлекла из закрытого на ключ шкафика книжки с
рисунками Мавриной и одну книжку с рисунками хорошего ленинградского
художника Завена Аршакуни - мою - "Петухи".
- Эти книжки мы детям не выдаем. Дети их боятся. Даже плачут. - Лоб
заведующей был светел. Губы заведующей были бледны. Глаза - как два
изумруда, вставленные в рукоятку меча.
Я ей про Маврину не поверил. Хотя, если честно сказать, книжку,
иллюстрированную Татьяной Алексеевной, трудно представить под щекой спящего
малыша, ее работы должны висеть на стенах у взрослых медлительных людей,
склонных к мифу и пантеизму.
Из ряда лубочно-праздничных деформаций, таинственных и неприступно
высоких, может быть, только Юрий Алексеевич Васнецов прорвался к детям,
остальных, и более всего Маврину, дети воспринимают как трагическое, как
боль - дети отлично видят каркасы праздников, гвозди и скобы, которыми
прибито к фанерным небесам карнавальное солнце. Любой театр дети
воспринимают лишь через страх - скопом; оставшись с ним один на один, они
горько плачут.
Про мою книжку "Петухи", оформленную Завеном Аршакуни, заведующая и
рассуждать не стала, только сказала: "Закусывать надо". Потом подсунула мне
другую книжку из того же шкафа, тоже мою - повесть "Ожидание".
- Я рекомендую детям ее не читать.
- В чем дело-то? - спрашиваю.
- Обнажение. Нельзя так обнажать. Все радостны. Но все безысходно.
Нужен исход. Еще лучше - Рай.
- Рай - это отказ от страстей.
- Рай - это порядок. - Она посмотрела на меня светлыми девочкиными
глазами и заперла плохие книжки в шкафик. Она была хорошая честная
заведующая, и я ее люблю. Наверное, она ушла на пенсию. Наверное, вместо нее