"Радий Погодин. Приближение к великой картине" - читать интересную книгу автора

уж мы не промажем, наши ребята хоть и в серых штанах, рисуют - дай Бог
другим. Но подвели нас к зданию с классическим портиком, мраморными
колоннами, тяжелыми бесшумными дверями: дуб, медь, стекло. Сказали, что вон
он, школьный музей. Что собрание музея насчитывает несколько тысяч
живописных полотен, листов графики, а также скульптуру.
- А на фига? - спросил я, наверное заикаясь.
Директор музея седовласый профессор, посмотрел на меня как на павиана.
- Человек должен развиваться в атмосфере и хроносфере искусства чтобы
не терять лицо перед шедеврами и прозрениями гениев.
- Под словом "человек" этот профессор, конечно, подразумевал акулу
капитала. - Искусство - провидческий путь, гороскоп человечества...
Я шаркнул ногой, мне очень понравилось про гороскоп.
Да, это был музей, со светлыми залами, увешанными хорошей живописью. С
запасником, где все как надо, на шарнирах и на колесиках. С выставкой
советских художников-нонконформистов, центральными полотнами которой были
работы Целкова и Шемякина. Одно полотно Целкова висело в кабинете директора.
Я спросил, почему оно тут. И он на минутку утратив свою монументальность,
сказал:
- Дети есть дети. Это полотно задевает их достоинство.
На полотне был изображен человек, который заглатывал канат и
испражнялся тем же канатом.
Именно после этого мы пошли на банкет с яствами, дружелюбием и
непониманием, зачем нужен букварь. Спиридон Вангели, молдавский писатель
написал букварь для народа, а американцы не поняли сути, они сказали: "В
каждой семье свой букварь. У школы другие задачи".
Потом мы пошли в протестантский храм на концерт. Думаю, в Филипс
Академии имеется и концертный зал, и театр, и, наверное, два театра...
Слушая "Весну священную" я, как говорят, констатировал, что созданный
во мне еще в школе образ капиталиста сильно смахивает на дарвинскую
обезьяну. Да и была ли она, обезьяна? А фразу "В каждой семье свой букварь"
я понял, можно сказать, только сейчас, когда у нас начались волнения на
национальной почве - выбор букваря оказался делом семейным, - в школу
ребенок обязан приходить, умея читать на том языке, какой для него выбрали
родители. И по сути, это последний, если не единственный сейчас родительский
выбор.
Где-то в парке свеже-зеленом был месяц май, распластались открытые
стадионы, к ним подступали спортивные залы, плавательные и для
художественного ныряния бассейны. Я их не видел, но как бы видел, глядя на
ребят, пришедших послушать концерт. Половину зала занимали школьники
среднего возраста. На задних скамьях не густо сидели юноши. Будущие капитаны
мировой экономики сдержанно озорничали.
Слова "нет" и "нельзя" для них привычные слова, но никто не разрушал
созданного ими в детстве хрустального мира, где нужно быть добрым. Никто не
заставлял их вытрясти из головы гномов, колдунов и троллей как выдумки
антинаучной ереси. Никто не говорил им, что Бога нет. Никто не говорил им,
что английская королева, а заодно с ней и голландская и датская - дуры.
Никто не объяснял им, что вчерашний день был ошибочен и преступен. В их
библиотеках Маркс и Ницше стоят, наверное, на одной полке.
Все, что мы увидели в Филипс Академии, я понял как создание
сверхпрочной оболочки для защиты того детского хрустального мира.