"Радий Погодин. Приближение к великой картине" - читать интересную книгу автора

свойства талантом обладал Иванов и, видимо, понимая это, оберегал его. Кому
какое дело в Риме, всемирной столице художеств, до русского художника -
чудака академиста. Правда, академистом Иванов себя не числил - полагал себя
чистым романтиком, чей возвышенный взгляд, направленный на радостное
возвеличивание духа, нуждался в подкреплении всемирностью.
"Художество - есть результат всего мира", - говорил Иванов.
В 1834 году Карл Брюллов, относившийся к Иванову снисходительно,
называвший его за медлительность и излишнюю вдумчивость "кропуном", закончил
"Гибель Помпеи". Блистательное полотно это принесло автору широкий и
громкий, как сейчас говорят, "шлягерный" успех. Брюллова называют
"Божественный Карл". Иванов, работавший над "Явлением Христа Марин
Магдалине", сообщает, что заметил в евангельском сюжете "момент"
значительный для исторической картины. "Мирный предмет мой, - пишет он -
станет выше изображения пожара и язвы". "Гибель Помпеи", написанная
Брюлловым в традициях академического романтизма, безусловно и яркий шедевр.
Что же побуждало Иванова заявлять, что его картина будет выше! Желание любой
ценой остаться в Риме? Нет, он уже знал, что способен написать великое
полотно. Видимо, гениев бывают такие прозрения.
Живописную задачу, которую он сам еще смутно представлял, можно
сформулировать его же замечательным высказыванием, полным тоски: "Мне бы
очень хотелось на прекрасной природе проверить те сведения, которые я
зачерпнул, копируя Рафаэля". Если бы он мог представить, какие трудности
преподнесет ему эта "прекрасная природа".
Можно правильно поставить задачу, можно блестяще разрешить ее, но так и
не воплотить из-за неких серьезных, но прикладных несоответствий. Вспомните
Леонардо да Винчи. Он правильно поставил задачу по созданию вертолета,
блестяще решил ее, найдя форму винта, но чтобы его вертолет взлетел,
следовало решить и прикладную задачу - изобрести двигатель внутреннего
сгорания и горючее для него.
Пятьдесят лет спустя придет художник, который поставит сходные с
Ивановым задачи, - это Сезанн. В подтверждение я прибегну к мысли,
высказанной Г. А. Загянской в книге "Пейзажи Александра Иванова". Галина
Аврамовна - известный искусствовед, ей и карты в руки. Вот что она пишет:
"Казалось бы, не стоит сравнивать Иванова и Сезанна, слишком многое их
разъединяет. И все-таки в таком сравнении есть известная польза - и тот, и
другой оказались, хотя и с разницей в пятьдесят лет, перед проблемой
соединения старого и нового видения. Обоих будут обвинять в том, что они
ищут исчерпывающих формулировок в искусстве".
Но замечательному французскому художнику все же не пришлось самому
решать многих проблем, которые решили до него и Иванов, и импрессионисты: и
моделирование формы цветом, и отношения между цветом, светом и воздухом.
Иванов находит способы передачи состояний и сложных взаимодействий, не
погашая звучания цвета.
Цвет у Иванова становится важнейшим средством и мерой не только для
создания равновесий в торжественной романтической гармонии, но и в выражении
философской идеи, как ее понимал сам художник; а он, по его словам, нашел
высший, наиглавнейший момент в истории, - ведь только после явления Христа
человечество устремилось к истинным ценностям бытия. "Мы не маленьким речкам
удивляемся, хотя они и прозрачны, и полезны, но Нилу, Рейну и гораздо больше
океану", - говорил Иванов.