"Владимир Покровский. Самая последняя в мире война" - читать интересную книгу автора

Только все равно у нас был целый штат психиатров, и можете мне поверить
- прохлаждаться им было некогда. Должно быть, отвыкли мы убивать, ценили
чужую жизнь, не знаю. Мне иногда казалось, что я занимаюсь нечестным
делом. Но разве спасать Землю нечестно?
Мы убивали, и бомбы стали отвечать тем же. Погибли Дарузерс, Гранди,
Фром. О'Рейли потерял ноги и чувство юмора. Это только в моей десятке.
Замбергер - кто бы мог подумать? - попал в психбольницу с диагнозом
"буйное помешательство".
Вместо них приходили другие, бодрые, радостно-злые, совсем как мы в
первые дни. Но становилось все труднее. Засечь бомбы было почти
невозможно, они прятались, они предпочитали молчать. Уже все, спета
песенка, нет никакого бомбового государства, а они цеплялись за жизнь,
хоть за такую, хоть за самую паршивую.
И каждая следующая бомба стоила большей крови. Теперь они умели
стрелять, и мы каждый раз шли на приступ, не считаясь с потерями, как
неандертальцы на мамонта. Потому что так нужно было Земле. Потому что
стоял вопрос о жизни всего Человечества.
Если по правде, мы не слишком-то много о нем думали, о Человечестве,
нам и без того прожужжали все уши о гуманизме. Но все-таки что-то такое
было. Может, то самое человечество. Только не с большой буквы.
БОМБА. Мы защищались все лучше, но нас становилось меньше и меньше, а
людей не убавлялось. Мы были разбросаны по городу и почти не сообщались
друг с другом. Прятались в домах, подвалах, бомбоубежищах. Молчали,
боялись обнаружить себя. Мы боялись.
ЧЕЛОВЕК. Бомб становилось меньше и меньше, пока не осталась одна. Мы
свободно ходили по городу. Мы все перерыли, но найти ее не могли. В один
из тех дней не вернулся Цой, боец из третьей десятки, коротышка с
преувеличенной мимикой. Мы звали его Камикадзе.
Дожди кончились, повалил снег. Мы мерзли поодиночке. Можно было бродить
по городу целый день и никого не увидеть. Когда темнело, мы возвращались
на главную улицу, к месту расположения базы. Каждый день прибывали
новенькие, словно и от одной бомбы зависела судьба человечества.
БОМБА. Я лежала в дальнем тоннеле метро с отрезанными руками, а рядом
валялся тот, кто хотел меня убить. В эфире было пусто, даже глушилки
молчали, и однажды мне пришло в голову, что я осталась одна. Я начала было
мастерить новые руки, но потом поняла, что энергия кончится раньше. Чтобы
растянуть жизнь, я выключила фонарь.
Я ни о чем не думала и ничего не ждала. Было горько немного; не знаю,
то ли это чувство, которое так называется у людей. У меня нет вкусовых
рецепторов.
ЧЕЛОВЕК. Через месяц после того, как пропал Цой, я ее нашел.
БОМБА. Через два с половиной миллиарда миллисекунд после того, как я
потеряла руки, в тоннель пришел человек.
ЧЕЛОВЕК. Мы прочесывали метро, и, если говорить правду, я заблудился.
Она лежала в боковом тоннеле, о котором мы и не знали. Когда я осветил ее
фонарем, то не сразу сообразил, что это бомба. Глыба и глыба.
БОМБА. Энергия кончалась, когда пришел человек. Я начала слепнуть, и
свет его фонаря показался мне слабой искрой. Из последних сил вгляделась в
тепловой контур и подумала: "Вот и все".
ЧЕЛОВЕК. "Вот и все", - подумал я. И даже не испугался. Если бомба