"Владимир Покровский. Парикмахерские ребята (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

подробности, что на "стрекоз" у нас строгие лимиты, что процент их
невозвращения из круизов по острову высок до неприличия и что лишних
"стрекоз" Центр нам никогда не отпустит, во всяком случае, нужное нам
количество. И уж совсем не буду упоминать о том, что без "стрекоз" наш
мультиинтеллекторный комплекс никогда своей задачи не выполнит, я имею в
виду - не составит плана пробора. Одним словом, я вовсе не собираюсь
вводить вас в проблему, с одной стороны, хорошо вам известную, а с другой
- конкретно к вам имеющую мало касательства - с тем, разумеется,
исключением, то есть исключая, разумеется, тех, которые имеют четко
сформулированные указания. Я просто хочу лишний раз подчеркнуть, насколько
важна была проблема, которую предстояло нам с Гвазимальдо по некоторым
аспектам обсудить, и, следовательно, я вправе был ожидать, хотя бы на этот
раз, что если я назначил встречу на двадцать восемь ноль-ноль, за час до
второго обеда, то Гвазимальдо проявит понимание и придет точно.
В таких местах своего вступления дю-А делал обычно многозначительную
паузу, принимал иронически-снисходительный вид (при этом не ел) и
оглядывал присутствующих. Гвазимальдо, который опаздывал всегда и везде,
где только можно, и не опаздывал только там, где нельзя, хотя, к общему
удивлению, еще ни одного дела не сорвал, прикидывался, будто не слышит,
что о нем говорят; набрасывался на еду с виноватым остервенением и
старался чавкать потише (он ужасно чавкал, культуры совсем никакой). А
дю-А, выждав, когда мы как следует пропитаемся его словами, огорашивал нас
нижеследующим сюрпризом:
- В двадцать восемь ноль-ноль он не пришел. (Пауза.) Не пришел, и все.
В двадцать восемь пятнадцать (улыбка, переполненная ядовитейшим
смирением)... В двадцать восемь пятнадцать я его тоже у себя не увидел. В
двадцать восемь тридцать пять - то есть, если кто из вас еще не забыл
математику, через тридцать пять минут после назначенного и, смею заверить,
не такого уж дешевого для меня времени, он изволил вспомнить, что его
ждут. Вы не поверите своим ушам, если я скажу вам, что он еще даже и
удивился, когда я выразил ему свое крайнее неудовольствие и отказался
обсуждать с ним какие-либо вопросы, так как в двадцать восемь пятьдесят у
меня назначен обед. Он даже обиделся и сначала мои объяснения посчитал
просто за отговорку, потому что, видите ли, обед можно и перенести. Можно!
Можно, не спорю. Можно перенести, дорогой Гвазимальдо. И пробор можно на
следующее столетие перенести. Давайте, почему бы и нет?
Дальше следовала еще одна пауза, а после нее - уничтожающий,
сокрушительный... какой еще?.. архипроникновенный вопрос, крик, можно
сказать, души:
- Да можно ли вообще работать в такой обстановке - я имею в виду
обстановку полной необязательности?
От частностей дю-А быстро переходил к более общим вопросам и здесь
распоясывался уже совершенно. Он говорил, что мы вандалы, что губим целые
миры чуть ли не из одного удовольствия, потому что, видите ли, ну нельзя
же всерьез утверждать, что для спасения человечества, и даже не для
спасения, а просто для большего удобства, нужно уничтожать биосферы, одну
за другой, хотя каждая неповторима, каждая прекрасна, как все прекрасно в
природе, а мы их "жгем" (на самом-то деле ничего мы не "жгем", на самом-то
деле, конечно, не из садизма мы занимаемся таким грязным делом, как
куаферство, на самом-то деле ведь действительно без куаферов никуда - так