"Владимир Покровский. Парикмахерские ребята (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

экранчик щегольского своего меморандо. - Не имеет силы! Не имеет без моей
подписи!
- Мы это уладим, - повторил тем же тоном Федер. - Как видите,
принимается план, разработанный уважаемым нашим дю-А, и неплохо
разработанный - пробор типа Ацтека с каким-то там индексом, ну вы там
увидите. Тот самый тип, о котором вы все, и наш добрый Лимиччи в том числе
(Лимиччи гыгыкнул), прекрасно осведомлены. Если вы приглядитесь к пунктам
пять и шестнадцать приказа, то увидите, что дорогим нашим куаферам и еще
более дорогим микробщикам придется на этом проборе туго, особенно в период
первой фаговой атаки. Но...
- Вы меня не знаете. Вы зря... Я такой шум подниму! - перебил его снова
дю-А, но Федер словно не слышал.
- Эй! - самым скандальным тоном взвизгнул вдруг Гджигу. - Это как же
так получается?! Вы только посмотрите, сколько вы мне распылителей
придаете! Вы что, смеетесь, что ли? Да какой может быть пробор с такой
машинерией?
И он встал, подбоченясь, и нацелил острый свой нос на Федера, и пронзил
командира едким нахальным взглядом - Гджигу никогда не упускал возможности
поругаться, за что и заслужил репутацию отличного специалиста. Впрочем,
специалист он и вправду был неплохой. Но тут окончательно взорвался дю-А.
Он не мог вынести, что на него не обращают внимания. Просто не обращают, и
все.
- Подождите! - воскликнул он (хоть я и не люблю этого слова -
"воскликнул"). - Подождите! Послушайте! Ну как же вы не можете понять... -
И он с жаром стал выкрикивать, наверное, уже намертво затверженный текст
по поводу нашего вандализма, но так, словно в первый раз к нам с такими
словами обращался. Говорил он вдохновенно, куда только суконная маска его
подевалась, он жестикулировал, делал эффектные паузы, играл голосом, как
заправский актер, и мы в первый, может быть, раз слушали его с интересом.
- Вот эти цветы, - он указал пальцем на темное окно, - цветут сегодня в
последний раз. Больше их никто не увидит. Это животное, - палец на ящике с
химерой, уроженкой Парижа-100, - прекрасно приспособленное к условиям
жизни здесь, потому что здесь его родина, замрет скорее всего навсегда
где-нибудь на десятой полке Центрального вивария, который все зовут проще
- зоокладбищем; эти запахи (я, кажется, говорил уже, что на Галлине сильно
воняло) уже никто и никогда обонять не будет. Все, все, целый мир исчезнет
на восемьдесят восемь процентов ради того, чтобы кто-то, пришедший
издалека, чужой всему здесь живущему, смог переделать свою пятикомнатную
квартиру на шестикомнатную (интересно нам стало, где это он видел
пятикомнатные квартиры). Им даже название никто не дает, прежде чем
уничтожить. Вид-пять, вид-шесть!..
И чем дальше, тем громче, тем с большим пафосом, с большей даже
истерикой. Дю-А похож на меня, и поэтому после того собрания я никогда не
произношу вдохновенных речей - мне в таких случаях вспоминается, какой
противной тогда была его физиономия.
Рядом с ним мерзким карликом сидел на полу Каспар и сосредоточенно
возился с какой-то квадратной штукой, похожей на портшоколад. Потом он
положил ее на пол рядом с собой и выжидательно уставился на математика,
завороженного собственной речью.
А с математиком началось что-то неладное. Сначала он осип. Он мимоходом