"Владимир Покровский. Тычяча тяжких" - читать интересную книгу автора

за три-четыре минуты.
- Поспешил. Вот всегда ты спешишь, Анжело, - отечески пожурил своего
референта Папа Зануда. - Надо было и для сковородки оставить.
И Живоглот якобы виновато потупился, лукаво блеснув базедовыми
глазами, этакий шалунишка. В самом деле Живоглот был эстетом и не поощрял
применения технических средств - даже наперекор Папе. Но мягок был Папа
Зануда, мягок и добр, и за беззаветную верность все прощал Живоглоту.
Покидая кабинет, Папа остановился в дверях и указал пальцем на
включенный еще экран контроль-интеллектора. Там светилась новая цифра -
девятьсот восемьдесят пять.
- Запомни, Анжело, с этой минуты и до Нового года никаких развлечений
этого сорта. Придется месяц перетерпеть. Ничего не поделаешь.
И хлопнула дверь, и мигнул экран контроль-интеллектора, и вздрогнули
инспекторы, от греха попрятавшиеся по самым дальним углам здания, и начался
новый, пусть недолгий, но удивительно бурный и странный этап в жизни
города, всегда такого тихого, такого сонного, такого самого обычного изо
всех обычных.
Читатель, видимо, догадался, о каких временах здесь идет речь. Да, о
тех самых - незабываемых, полных страха, надежд, розовых утопий и
апокалиптических предсказаний, многократных референдумов, сведений счетов,
академических диспутов, кухонных свар, товарищеских судов Линча и даже
ритуальных (вспомним итальянского премьера) убийств. То бишь о временах,
когда вводился Полный Вероятностный Контроль.
Разве мог раньше хоть кто-нибудь вообразить, что компактный, чемто
напоминающий древние колокола, генератор случайных кварков в соединении с
самым обычным, пусть и усложненным до чрезвычайности, интеллектором, а
через него и со всей интеллекторной сетью, так изменит мир - и даже не это
(изменить мир может что угодно) - так поразит человеческое воображение, за
последние века привыкшее уже, казалось бы, ко всему.
Ах, вспомним, вспомним еще раз то ни с чем не сравнимое время - время
судорог счастья, всеобщей юности, полной, даже переполненной жизни,
сверкание всех огней, разрешение всех проблем, ожидание необычных,
потрясающих обновлений. Скептики, мы помним, кричали, что ничего такого не
будет, что панацей предлагалось много, но не существует панацей в мире, как
не существует, например, вечных двигателей, что все кончится, как всегда
все кончается, возвращением к старому, пусть даже и на новом витке, и, как
всегда, наверх всплывут непорядочные люди, а порядочным, как всегда, будет
в конце концов плохо. Мы отмахивались от них. Мы делали вид, что им верим -
ведь считается, что скептик видит точнее и дальше.
Нам говорили: начнется совсем другая эпоха. Преступление станет
невозможным принципиально. Никто не сможет более покуситься на жизнь
человека, совершить насилие над его личностью. Против зла восстанет сама
теория вероятностей. Нож погнется в руках убийцы, пуля свернет мимо,
судорога скрутит занесенную руку. Когда он будет гнаться за своей жертвой,
ветви деревьев будут цеплять его за одежду, камни - ставить подножки.
Преступнику уже не удастся - со стопроцентной вероятностью - осуществить
свои зловещие замыслы. Со временем отпадет сама мысль о преступлении,
изменится этика, на Земле воцарятся наконец мир и спокойствие, столь
необходимые всем.
Мир и спокойствие. Мертвое спокойствие - предвещали скептики.