"Анатолий Полянский. Взрыв (Военно-приключенческая повесть) " - читать интересную книгу автора

освободитель сам попал в цейтнот. Еще мгновение - и озверевшая толпа
сомнет охрану, схватит свою жертву, расправившись заодно с теми, кто хотел
ее отобрать.
Однако чернобородый не дрогнул. Презрительно оглядев толпу, он подал
знак командиру охраны. Тот выступил вперед, злобно крикнул: "Нис!" [Нис -
нет!]. Подняв автомат, дал поверх голов длинную очередь. Николая тем
временем завернули в брезент, уложили на дно кузова. Следом туда попрыгали
охранники. "Джип" сорвался с места и помчался, набирая скорость.
Машину мотало из стороны в сторону. Голова пленного болталась между
сапогами и автоматами. Он медленно проваливался в черную без дна яму...
Прикосновение чего-то мокрого и холодного, приятно щекочущего
возвращало из небытия. Сквозь ресницы Николай увидел сухонького старичка с
редкой бороденкой. Сосредоточился на обнаженных до локтя руках - худых,
пергаментно-желтых, с большими ладонями и длинными костлявыми пальцами.
Старик смачивал большой ком ваты в розовом растворе, наполнявшем
стеклянную чашу с загнутыми внутрь краями, и тщательно обтирал
распростертого на кровати Николая. В воздухе стоял запах спирта, камфары и
еще чего-то, похожего на мяту или тмин.
Увидев, что шурави очнулся, старик улыбнулся. Раскосое,
растрескавшееся, как высушенная зноем земля, лицо его было покрыто
глубокими бороздами. Он что-то залопотал, знаками показал: нужно
перевернуться на живот. Николай повиновался. Ощущение, будто с него счищают
коросту и тело обновляется, наполняло счастьем.

Осмотревшись, прапорщик увидел, что лежит в комнатке с зашторенными
окнами. Постель с белоснежными, накрахмаленными до хруста простынями
вызывала блаженное состояние покоя и умиротворения.
Старик закончил обтирание спины, снова жестом попросил повернуться.
Схватившись за кисть левой руки, плетью свисавшей с кровати, он резко с
вывертом дернул ее книзу. Николай вскрикнул. Боль была острой, но
терпимой - врачеватель, по-восточному табиб, знал свое дело прекрасно.

После ухода табиба Николай задремал. Стало легко и покойно. Горечь
плена, терзавшая предшествующие дни, как-то притупилась. Даже злость на
Сергеева, по чьей милости рота попала в засаду, потеряв стольких отличных
ребят, и та стала не такой острой. Старлея подвела самонадеянность, на
войне сравнимая разве что с глупостью. Такая натура: либо грудь в крестах,
либо голова в кустах. Мальчишка, рано ему надели офицерские погоны и
доверили командовать людьми... Николай отчетливо вспомнил лицо старлея,
когда прощался с ним на перевале. Обычно холодное, высокомерное, оно стало
иссине-бледным, растерянным, в глазах- мука. Сергеев с оставшимися в
живых, вырвавшись из проклятого ущелья, уходил. У него было будущее. А
Пушник оставался, чтобы прикрыть отход. И каждый прекрасно сознавал, что
прапорщик обречен...
Дверь внезапно распахнулась. В комнату проскользнул человек. На
впалых щеках его пучками проступала щетина, сгущавшаяся к подбородку и у
верхней губы. Выпирающие скулы, приплюснутый нос и бегающие глазки делали
лицо если не безобразным, то уж во всяком случае не симпатичным.
- Оклемался, друг? - спросил вошедший с заметным гортанным акцентом, и
Николай поразился русской речи.- Считай, тот свет видел и опять вернулся...