"Борис Полевой. До Берлина - 896 километров " - читать интересную книгу автора

родную армию, которая, как они уже знали, наступала. Один из тройки погиб, а
двое с разрешения партизанского командования оставили отряд и двинулись
дальше. Прошли через Австрию, очутились в Словакии. Тут уже назревало
восстание. Не стерпели - решили присоединиться. Теперь под командованием
Горелкина отряд в триста человек. Разноплеменные люди, преимущественно
бежавшие из лагерей.
- Даже один из какого-то там Лихтенштейна есть, до сих пор не знаю, где
и страна-то такая... По-немецки шпарит - будь здоров...
- А почему вы, командир отряда, носите сержантские погоны?
- Что командование дало, то и ношу. Мои ребята на плечи не смотрят. А
вот красноармейская форма - это да, это звучит. Сейчас и немцы перед Красной
Армией хвосты поджимают. У них там тоже не сахар. Когда пробирались мы через
Австрию, только и слышали: "Нихт гут, нихт гут"...
Странное дело. Он, этот партизанский командир, к графинчику с
боровичкой не прикоснулся, а пил мелкими глотками минеральную воду. Мне
показалось даже, что метрдотель подозрительно поглядывал на него: дескать,
уж не шпион ли, работающий под русского. Но когда подошедшему к нам
цыгану-скрипачу, игравшему нам прямо в уши "Коробочку", Горелкин дал весьма
крупную купюру, подозрение, видимо, улетучилось, потому что в этой стране не
принято разбрасываться деньгами.
- Не хотел я вас, товарищ подполковник, беспокоить, а только надо было
мне вам сказать. Назревает, как мне кажется, здесь нехорошая петрушка.
Солдаты хороши, свойские ребята, от души воюют, а вот на их офицеров,
особенно на тех, что повыше, надежды большой нет. Вот увидите, немцы как
следует нажмут, они хенде хох сделают. Говорил я об этом нашему земляку
Николаеву, у него тоже это на подозрении. Надо, говорит, ко всему быть
готовыми... Это уже вы доложите там кому побольше. Вы, поди-ка, и самого
маршала Конева знаете?
- Знаю.
- Вот ему бы и доложили. Докладывал, мол, о том партизанский командир
старший сержант Красной Армии Константин Горелкин... Вот поговорил с вами и
вроде душу облегчил. Как-то там, в Калинине? Наша семидесятая казарма, наш
Париж уцелел?
- Уцелел.
- Так вот и еще у меня просьба: доберетесь до своего фронта, бросьте в
ящик эти письма. - Он передал мне два тоненьких конверта. Один был адресован
Евдокии Михеевне Горелкиной, другой Майе Кораблевой.
- Матери и милке моей. Вместе с нею в школе Плеханова учились. Поди-ка,
похоронили они меня давно. Так вот уж, пожалуйста, бросьте.
Я обещал. Мы было уже простились, когда он сказал:
- Погодите, я вас довезу куда вам надо. Тут у меня машинешка стоит. - И
действительно, в переулке стояла "татра"-вездеход, этакое железное корытце
на колесах. Он уверенно завел мотор. - Ну, куда вас?
В этот день я долго не мог заснуть. Все перелистывал страницы разговора
с земляком, и почему-то казалось мне, что в мрачноватых прогнозах своих о
судьбе восстания земляк был прав.


Конец или начало?