"Т.Поликарпова. Две березы на холме " - читать интересную книгу автора

мальчишка - всего на четыре года старше меня, - я все смотрела на их лица,
хотела понять, увидеть в них: они другие, чем мы, или такие же? И видела,
что такие же, и все равно сомневалась, искала. Но только, пожалуй, Уля
Громова была особенная. Чем? Может, это от не очень ясного снимка, но
казалось мне: глаза ее словно бы видели только мечту, а не саму жизнь. Глаза
как на иконе тети Ениной божницы. А может, так казалось оттого, что я
прочитала про Улю в газете: она "не сыпала проклятий по адресу истязателей".
Вот что меня поразило. И хоть Фадеев не объяснял почему, я поняла: настолько
Уля чувствовала себя выше всех этих фашистов, которые терзали ее так, что
только представишь - и тошнота подступает к горлу, - настолько она была
выше, что и слов на них тратить не хотела. И она думала только, как помочь
своим товарищам, чтобы укрепить их. И читала им стихи. Лермонтова читала.
"Демона". Да, Уля была особенная, и это было видно даже на газетной
фотографии. Все другие были совсем обыкновенные. А Сережа Тюленин и вовсе
пацан, припухлое детское лицо. Люба же - такая озорная, лукавая девчонка! И
они все, как Ульяна, никого не выдали. А Любка еще и пела.
Мы только сейчас про них читаем, а они уже погибли. В прошлом еще году.
А ведь дышали, как и мы, думали, видели землю вокруг, на небо смотрели и
удивлялись, какое всегда прекрасное небо!
И я стиснула зубы, и проглотила комок, вставший в горле, и сказала себе
стихи, которые Уля читала своим подругам в тюрьме, чтоб внушить- им силу,
когда к ним в камеру доносились крики истязуемых:

Сыны снегов, сыны славян,
Зачем вы мужеством упали?
Зачем?... Погибнет ваш тиран,
Как все тираны погибали!...

Мне очень хотелось прочитать их вслух прямо сейчас, но я стеснялась
просто так произносить слова, сказанные Улей.
- Ну вот, - сказала Мария Степановна, вздохнув, и провела рукой по лбу
и глазам своим, будто освобождаясь от какой-то мысли или видения, - вот и
сделали мы хорошее дело.
Наверное, и она, как и все, уже позабыла, что это мы, "совхо-зовские",
наказание отбывали. Наказание за опоздание. Да и впрямь, какое ж наказание,
если сам директор школы с нами работал?
Мы пошли по домам. Почти всем нам было по дороге. Только Мелентий Фомич
и Степка жили в другом, противоположном конце села.
Мы тихо разговаривали, и я все время чувствовала, что рядом Лешка.
Однако сейчас это не вызывало во мне того опасливого беспокойства, какое
бывает, когда близко вьется и зудит оса - и ты поневоле напрягаешься, как бы
не тяпнула в нос или глаз. Лешка, который шел сзади, - а ведь это особенно
опасно, когда враг сзади, - был мирным и кротким. Не пойму, откуда я это
знала, но знала. Как было бы хорошо, если б он все время оставался таким вот
тихим. Не зудел осой.
Но Лешкиной тихости хватило не надолго. Когда мы все подходили уже к
нашему дому, он заорал сзади:
- Эй, совхозники! Завтра чтоб не опаздывать! А то - по два кыбымы! - И
захохотал издевательски.
Лена откликнулась добродушно: