"Анна Политковская. Вторая чеченская " - читать интересную книгу автора

значит, ты на "их" стороне.
Теперь Ваха уже молчит - и правда, дурная обстановочка для шуток, все
хорошо в меру. И начинает сдувать пыль с испачканных черных рукавов -
дыханием откуда-то из-под себя. Потому что это все, что он может в той позе
эмбриона, которую нас заставили выбрать.
Ваха и его чудо-папка погибнут сутки спустя, подорвавшись на мине в
полутора километрах от места, где мы сейчас лежим. Ваха шагнет на неопрятное
неубранное поле той первой военной осени, на каких-нибудь пару метров в
сторону от дороги. А мин было уже повсюду видимо-невидимо, и все поголовно,
в том числе военные и боевики, - бродили по Чечне без карт минных полей...
Русская рулетка.
Ваха шагнет в сторону не по надобности, а просто так, истомившись в
ожидании: слишком длинной была очередь к блокпосту, на паспортный контроль,
и почти вся состояла из "родственников" - тех, с кем вместе готовился
умирать накануне, лежа на другом поле, - из нас, смешливых.
И погибший Ваха опять будет лежать на поле, но теперь бесстрашно -
вверх израненным лицом и раскинув руки так широко, как не бывает при жизни.
Левую - влево метров на десять от разодравшегося в клочья черного пиджака.
Правую - поближе, шагах в пяти. А с ногами Вахи вообще получится беда: они
исчезнут, наверное, став пылью во время взрыва и улетев вместе с ветром. Эта
же участь постигнет и папку с белыми чистыми листами бумаги. Которые спасают
от вертолетов, а от мин, получилось, - нет.
Потом к Вахе осторожно подойдут два солдата с блокпоста, куда была
длинная очередь. Один - крошечный и юный, будто пятнадцатилетний, в каске не
по размеру и сапогах чужого номера. Второй - постарше и поосанистей, ладный,
руки - в пятнистые брюки. Первый тихо
заплачет, размазав грязь по лицу и отвернувшись, не в силах смотреть.
Второй даст ему подзатыльник, и тот тут же заткнется, как будильник, по
которому ударили сверху, чтобы дал поспать утром. Чеченцы из очереди купят у
лейтенанта этих солдат большой черный пластиковый мешок, "неприкосновенный
запас" на случай "груза 200", соберут Вахины остатки и долго будут решать,
куда везти. К матери, жене и детям - в лагерь в Ингушетию? Или в
Ачхой-Мартан - в пустой дом? Победит разум: в Ачхой, конечно. Хоронить все
равно там, на родовом кладбище. Так зачем тратить деньги, тащиться в
Ингушетию? Въезд туда обернется немалыми взятками... На блокпосту "Кавказ",
на границе этой войны и остального мира, придется платить дважды - туда и
обратно, причем за трупы в два или три раза больше, по настроению
"старшого".
...Но пока у Вахи - еще целые сутки, он жив-здоров. И мы, продолжая
лежать на поле под Гехами, не только надеемся удачно выбраться из-под
вертолетов, но и чуточку верим в наше скорое счастливое будущее - ведь еще
самое начало войны, первые числа октября 99-го, и мерещится нам, что бои
предстоят не такие уж и долгие, и беженцы вскоре вернутся по домам, и
вытерпеть нам только этот день, а потом все само собой и наладится.
И Ваха, осмелев в какой-то момент, - ведь когда опасность слишком
долгая, все притупляется и надоедает - так вот, плюнув на вертолеты, Ваха
вдруг переворачивается на бок. И этак нормально, по-людски, без земли во
рту, начинает рассказывать о своей семье. О шестерых детях, которые неделю
назад ушли из Ачхоя в Ингушетию вместе с его матерью, женой и двумя
незамужними сестрами. Вот к ним и пробирается.