"Ирина Николаевна Полянская. Бедное сердце Мани" - читать интересную книгу автора

Она не помнила, что эту же самую березку, растущую на выступе Донского
монастыря, увидела она две любви тому назад вместе с Эндрю, американцем из
штата Иллинойс, натаскивающимся с ней в русском языке, и не только в нем
одном, что вот так же она сидела, положив голову на плечо Валерика, любовь
тому назад, посмеиваясь над аляповатой афишкой кинотеатра напротив скамейки.
Когда Виталий взял ее за крохотную ладонь и осторожно стал дуть на нее, то
ли отогревая, то ли раздувая линию любви, у Мани чуть ноги не отнялись от
нежности к нему, она не помнила, что много любовей тому назад так же
благоговейно грел ей руки армянин Рубик, который не так давно умер от
болезни крови, так и не забыв Маню. Ничего не помнила она. Женщина, стоявшая
три часа тому назад под чужим балконом, погасшая, сутулая, с обуглившимся
лицом, ничего общего не имела с этой легкой девчонкой, у которой все
развевалось, жило и блистало: волосы, болоньевая куртка, руки. И нежность
Мани так огромна, что она может растопить арктические льды, глаза ее горят,
как бесчисленные звезды на черном небе, и космос разворачивается из
крохотной почки ее человеческого сердца, как музыка вырастает из гаммы, и
счастье кипит в ней, как ветер в вишневой белой кроне.
А Виталий вырастает в собственных глазах, думая, что это он своими
собственными руками изваял из унылого куска глины прекрасную женщину, как
Бог, он чувствует себя молодым богом, не подозревая, что на самом деле его
существо для Мани только повод, просто по случайности он совсем близко
подошел со своей зажигалкой к высушенной на безлюбье соломе, и она горит,
горит теперь, как купина неопалимая, можно руки погреть, можно рядом
пригреться: с трудом занимается недоверчивым, дымным огнем его сырое сердце.
Они путешествуют по Москве, странствуют по звездам. И вдруг звонок ржавым
гвоздем царапает слух, отверстый для музыки сфер, для младенческого лепета
любви: "Чего - не узнала? Спишь, что ли?" Это Толя. "Что молчишь?" Маня
вовсе не думает злорадно: спохватился, голубчик. Это голос с другой планеты.
Это запах позавчерашнего прокисшего борща, который Маня сварила для Толика,
да запамятовала поставить в холодильник. Толя - пустой, мертвый звук,
оболочка. Скучный позавчерашний голос. Маня удивлена: что ему надо? Она так
прямо и спрашивает: "Что тебе надо?" Толя, фыркнув, не может ответить,
однако, прямо: тела, мол, твоего. Вокруг его ответа нагромождается хаос
взволнованных слов, ибо он тоже, стоя у себя на Вавилова, почуял запах
прокисшего борща. Тело Мани улетело, оно теперь небесное тело. Виталя
приподнимается на локте и сквозь свои длинные, спутанные волосы смотрит на
Маню. Маня смотрит на Виталю и забывает ответить Толе, что тело, в общем-то,
улетело, что у нее теперь новое тело и в сердце чисто, как в Божьем храме.
Она машинально опускает трубку, потом вырывает из розетки телефонный
шнур, не думая о том, что Толя... Толя, если недокушал, другим куска своего
законного ни за что не отдаст, из горла вырвет, но не отдаст, а уж потом
может этот кусок брезгливо выбросить. Но это других он может дожевывать,
других, не Маню, которая, собственно, уже не Маня, Мани не существует. И ей
в голову даже не приходит простая картина: Толя, моментально почуяв
опасность, сварливым голосом требует у жены десятку, понимая, что Маня
что-то закапризничала, тут просто бутылкой не обойдешься, нужен жест, что-то
вроде букета роз, именно роз, и жена грустно выдает купюру. Ступени мелькают
под его большими ступнями, как страницы романа, в конце которого героиня не
умрет, а, увы, поправится. Вот розы: они уже гаснут в целлофане, хоть на
лепестках их блестит жульническая слеза. Толя представляет, как вручит Мане