"Ирина Николаевна Полянская. Пенал" - читать интересную книгу автора

впрочем, и у него крошились зубы, но не от стискивания, а от непрочности
наших зубов, которые потихоньку стали разваливаться еще в том возрасте,
когда мы всегда были готовы.
И я ждала, когда это мучение достигнет апогея, когда, наконец, кулак
сожмет мое сердце и выжмет из него всю кровь и освободит меня от круглого,
детского взгляда этого беспомощного, бьющегося в житейской паутине существа,
потому что я уже перепробовала все: пригубила от его сердитой, мимолетной
ревности, посыпала свои раны крупной ссорой, периодически срываясь в
командировки, но ни один самолет, ни один поезд не мог меня как следует
увезти от этого слабого фантазера, которого ничего не могло освободить от
его фантазий, хотя родители Алеши, реалисты, почуяв в сыне этот изъян,
отправили его после окончания школы в мединститут, чуть ли не насильно
всучив в руки скальпель. Что-то здравое все-таки появилось в Алеше за годы
учебы, хотя он продолжал писать свой философский роман о жизни современного
Фауста; волна здравого смысла размыла его застенчивость, но, просочившись
сквозь нее, замутилась, как мне кажется, потому что наши девочки при Алеше
до такой степени распоясывались, что обсуждали свои проблемы с мужьями и
поправляли свое нижнее белье, на что Алеша, добродушно улыбаясь, говорил как
бы в удивлении: "Ну что ты будешь делать, никто тебя за мужика не держит", а
жена его, наша Оксана Сатюгова, приговаривала с другой стороны стола: "Ну
дай Ларке за тебя подержаться, она скажет, мужик ты или нет", а Ларка, то
есть я, вроде как усмехалась, понимая шутку, кроша зубы в бессильной злобе.
Самое трудное: он действительно был нежный мальчик. Вечно то птичку
пожалеет, выменяет ее у ловцов на перочинный ножик и отпустит, деревцу
сломанную ветку перевяжет, нищему со скомканной улыбкой воровато, втайне от
нас, даст монетку. Соответственно Оксана была грубовата; слишком яркие, даже
яростные краски присутствовали в ее внешности, красота ее буквально
клонилась под ними, как ветка, переполненная яблоками, как-то не удерживая
на себе трепетную женскую прелесть, которая была в другой моей сопернице,
Вале Леваде, хоть у той была более скромная внешность. Оксана эдакая царица
- румяна, смугла, черноброва и грудаста, зубы - точно она родилась не в
нашем городе и пила не нашу воду, от которой и дикобраз к тридцати годам
полысеет, а Валя - принцесса, хрупкая, беленькая, с мелкими острыми зубками,
тоже еще целыми, маленькими шажками, меленькой, миленькой улыбкой. Оксана
сейчас вянет, как большая пышная роза, а Валечка увядает, как тонкий бутон,
который почему-то так и не раскрылся, хотя нарожал от нашего одноклассника
Гены Воронова, летчика, настоящего парня, на которого Валя променяла моего
Алешу, троих детей, а как Алеша плакал после этого, знаю только я, прекрасно
помню вкус этих слез.
Взрослая жизнь моя без Алеши имеет странное ко мне отношение, какое-то
обратно пропорциональное, когда ты знаешь, что тебя много, так много в
непонятно каком измерении, а в понятно каком почти нет тебя, хотя есть муж и
сын, стало быть, должно быть чувство долга, но оно из тех чувств, которые
выполняешь, а не чувствуешь - говорю лично о себе, - и все время себя
упрекаешь в этом дословном, скрупулезном, без теплоты выполнении, а как
только начался в моей жизни Алеша, сразу она и началась, жизнь, точно не
было для меня дела более важного, чем мучения, стояния между небом и землею,
зависания между жизнью и смертью.
Это началось вдруг - на одной из наших вечеринок, где Оксана, как с
цепи сорвавшись, впилась в Гену Воронова, потому что он действительно летал,