"Георгий Полонский. Был у меня друг (Мемуары) " - читать интересную книгу автора

Анатоля Франса.
О, как необходимы эти свойства при той эскалации демагогии, которую мы
наблюдаем. А как стали иной раз обращаться со смыслом, с самой категорией
смысла! Как с мягким и пыльным, наполовину спустившим мячом, играть которым
стало лень... Кажется, - игроки оживились бы, если бы постылый мяч заменила
отрубленная человеческая голова! А им твердо и тревожно напоминают: полно,
братцы, другое у головы предназначение, ей-богу, другое...
Такой был у меня друг. С какой интонацией произношу я эту фразу? Тут
выбор богатый: могу благодарно сказать, могу - хвастливо, могу - с нежностью
и расплывшись в улыбке. Про себя чаще говорю ее с тоской самого настоящего
сиротства. Но это - про себя, это читателю необязательно.
1996 г.
/Расширенная редакция текста, опубликованного в альманахе "Апрель",
1990 г./

Помнится то, что восхищало

Когда вспоминаешь молодость, - пьяный и сладчайший ее сок может
охмурить. С ним любая еда - луккулов пир, с ним светлую сторону имеет любое
воспоминание; отведав его, ты легок на подъем и беспечно можешь подставиться
под бесплатную нагрузку... Если б не этот сок, внезапно брызнувший в нос и в
глаз, я, честно говоря, мог бы и не отозваться бы на предъюбилейный звонок
из МОПИ: юбилеи, наравне с презентациями, в последние несколько лет, вообще
говоря, досmали. Но если тогда тебе было 20 или 23... - о, тогда все, что
угодно! Стихи? Неважно, что я не поэт, а драматург - извольте стихи! Прозу?
Мемуарную? С наслаждением! (Только бы в этом меду не засахарить вас!).
Когда наш первый курс собрали в большой аудитории, выяснилось:
соотношение девушек и парней напоминает предприятие гор. Иванова -то ли
шелкокрутильное, то ли ситценабивное. Распушил ли я хвост, использовал ли
выгоды своего положения? Скорее, испугался чего-то. Помнится легкий туман в
голове - тот, из которого стихи рождаться могут (чаще - плохие), а
поведение, подчиненное ясной логике, - едва ли.
Туман держался несколько недель. Девушки пахли духами и ни с чем не
обращались к нам. Мы вальяжно или деловито курили на переменах и тоже ни с
чем не обращались к ним. Нам изредка приходилось сконфуженно клянчить их
аккуратные конспекты, но общего рисунка отношений это не меняло: всех
сковали дурацкие провинциальные комплексы! Всех - кроме одной пары, про
которую я чуть дальше скажу; там все было по-другому, как завистливо
представлялось мне... Убейте - не вспомню, когда и как все упростилось и
пала прозрачная "Берлинская" стена между полами. Кажется, только поездка на
целину ее порушила! А не послали бы нас в акмолинскую степь, -
напряженность, жеманство и петушиная горделивость до 4-го курса могли бы
разъединять нас.
Впрочем, если кто-то из однокурсников запротестует: "Да ничего
подобного! Полонский всегда был сочинитель! - я замкнусь в убеждении, что на
самом деле стенка была между всем этим "шелкокрутильным" и пахнущим духами
девичником - и мною одним. Между прочим: в девятом и десятом классах не
наблюдалось со мной ничего похожего; да я 70 процентов времени проводил в
школе с девчонками! Что же на курсе-то поехало не туда?
Мне понравилась одна девочка в первые же дни. Но она была одна такая -