"Георгий Полонский. Был у меня друг (Мемуары) " - читать интересную книгу автора

Но ревностно возлюблен Им.
( Стихи Олега Чухонцева )

Я очень любил нашу компанию. Мушкетеров, как знают все, было, вопреки
заголовку романа, четверо; столько было и нас. Признанным нашим вождем стал
Камил Икрамов. Человек, не кончавший средней школы. Пожаловавший к нам из
12-летних Гулаговских университетов. Склонный к полноте, в очках с толстыми
стеклами. Почти Пьер Безухов, но почему-то узбек. Сын расстрелянного первого
секретаря ЦК ВКП(б) Узбекистана, одного из мучеников знаменитого и страшного
бухаринско-рыковского процесса 37-го года. Москвич - поскольку ребенком был
сдан родителями, уходящими в ад, на руки своим московским дедушке и бабушке.
А потом, когда он подрос достаточно, чтобы его "замести", когда попал он в
лагерь, - люди, уже основательно там настрадавшиеся, но не разлюбившие ни
жизнь, ни культуру, ни русскую речь, - лучшие наши интеллигенты взяли
шефство над ним, помогли выжить. И перелили в него - как в сосуд понадежнее,
поновее, чем они сами, - наиболее важные свои знания... А он со всей
щедростью сердца переливал их в нас! Так что он был сыном русской культуры.
И Пьером Безуховым - настаиваю на этом. Пьером после плена, после
каратаевских глав, только отнюдь не готовым ни каким Сенатским площадям... И
все-таки внутренне свободный - в степени, которая мне, желторотому, была
недоступна тогда.
А в первое время Камил был напуган: все мы, которых он перерос, имели
перед ним грозное преимущество: наши знания казались ему все-таки стройнее,
систематичнее, полнее и правильнее, чем его собственные, отрывочные и
дилетантские... (А что мы знали после школы? Что у князя Андрея было 12 черт
характера? Что в лирике Пушкина надо различать 6 мотивов?) В общем, Камил
напоминал того чеховского героя из "Учителя словесности", которому было
стыдно: все люди его круга наверняка прочли "Гамбургскую драматургию"
Лессинга, а он - еще не собрался, "тюфяк"!.. Вот чудило! Да кто прочел ее?
Кто вник и запомнил?
Эти страхи и "комплексы" отпустили его вскоре. Он увидел, что есть даже
преподаватели, глухие к искусству. Одного такого он однажды прогнал из
аудитории. Да, прогнал! Это был доцент 3. с кафедры советской литературы,
приставленный руководить нашим литобъединением "Родник". Два-три занятия мы
терпели мутоту, которую он нес, хотя от его "ц. у." по поводу первых наших
опытов - уши, как говорят, сворачивались в трубочку... Твердо не помню
сейчас - кажется, речь шла об одном нежном и горьком стихотворении Олега.
Доцент его отверг. И припечатал: абстрактный, дескать, гуманизм! Такой, мол,
гуманизм нам не нужен! Камил, доподлинно знающий, что им не нужен никакой
гуманизм, вдруг сказал:
- Если вы совсем, ну совсем ничего не понимаете, - так уйдите лучше
отсюда! Мы разберемся сами...
Сиренево-красный 3. выскочил вон. Занятия "Родника" вел с тех пор Камил
Икрамов. Лагерная интеллигенция недурно подготовила его к этой роли. А ведь
и он, и мы с Олегом должны были еще не раз сдавать экзамены этому 3.! Ну и
как же? - Ничего не случилось страшного. Наш борец с абстрактным гуманизмом
сам поджал хвост: за шелухою слов вдруг почувствовал власть истины, в
которую вообще-то не верил, а она - возьми да проявись!
...Очерк, попросторнее этого отрывка втрое, я напечатал про Камила
Икрамова. Я долго не мог научиться без него жить: его не стало в 1989 г. В