"Чаша бессмертия" - читать интересную книгу автора (Уолмер Даниэл)

Глава вторая

Конан недооценил своего противника. Юный барон Кайсс, как и его отец, принадлежал к тем натурам, в которых огонь неутоленной мести пробуждает все дремлющие прежде силы и способности, обостряет чуть ли не до гениальности ум и наполняет недюжинной, хлещущей через край энергией.

Узнав, что легкораненый варвар ускользнул от наемников и догнать его, учитывая резвость дареного аквилонского жеребца, не представляется возможным, он решил сменить тактику и прибегнуть к помощи собак. Этот вариант мести он обдумывал заранее, поэтому еще во время пребывания Конана в его замке Кайсс приказал отрезать пряди волос с гривы и бабок его жеребца, а также сохранить нетронутой одну из подушек, на которых спал киммериец. Среди его охотничьей своры одна из сук, по кличке Умильная, отличалась редкостным нюхом, характерным для чистокровных псов южнотуранской породы, выведенных чуть ли не в течение тысячелетия. Подушки и конских волос оказалось достаточно, чтобы она с легкостью взяла след. Прямо за городскими воротами Умильная повернула на дорогу, идущую строго на восток.

Она бежала впереди отряда из двадцати человек, принадлежавших к личной страже барона, под предводительством сорокалетнего кушита Баврода, опытного, хитроумного и безжалостного наемника, которому Кайсс доверял как самому себе, проверив не в одном деле. Баврод был дорогим убийцей, он требовал золота в три раза больше, чем обычный наемник, но зато уж и расшибался в лепешку, чтобы выполнить задание своего нанимателя…

После двух суток погони отряд достиг реки Громовой, где след варвара поворачивал на север и шел по правому берегу вверх по течению. Довольно скоро он оборвался на каменистом берегу, невдалеке от места впадения Ширки. Перебравшись на другой берег прямо верхом (для этого пришлось снять доспехи и груз провизии, чтобы не отяжелять чрезмерно лошадей, и оставить их под присмотром одного из солдат), Баврод прочесал прибрежные заросли на пятьсот локтей в обе стороны, но Умильная взять след не смогла. Ни окрики, ни уговоры на нее не действовали, она лишь виновато помахивала хвостом и растягивала губы (за эту привычку она и подучила когда-то свою кличку)… Пришлось возвращаться назад, снова плюхаясь на усталых конях в прохладную медлительную воду.

К счастью для них, невдалеке от берега оказалось небольшое селение пастухов и землепашцев, и после недолгих расспросов, угроз и зуботычин удалось выяснить, что чужеземец на вороном жеребце останавливался у них. Больше того, он взял у одного из жителей на время лодку, оставив взамен своего огромного и, видимо, очень дорогого коня. Старик, одолживший лодку, растерянный и перепуганный, лепетал, что чужеземец и не думал бежать или скрываться, но лишь собирался навестить старого приятеля, поселившегося с семьей на острове, что вздымается из воды посередине реки.

Баврод веско и грозно объявил, что чужеземец — северный варвар и разбойник, запятнавший себя страшными преступлениями, которого они ловят согласно приказу самого короля Фердруго. Каждого, кто будет помогать ему и пособничать, ожидает суровая кара. После чего он запретил кому-либо из селян под страхом казни на месте покидать стены своих домов, а также издавать малейший шум, который мог бы насторожить разбойника. То же самое он повелел своим солдатам, чем немало обозлил их, собравшихся было расслабиться после утомительной погони в веселой компании бутылей с домашним вином и смешливых деревенских красоток.

Неестественная тишина опустилась над вечерней деревней. Илоис, отплывая от острова в легкой кожаной лодке на помощь рожающей женщине, недоумевала, что бы это значило. Обычно в это время суток со стороны скрытых деревьями глиняных хижин доносились хмельные песни, смех расшалившейся молодежи, заунывные крики матерей, созывающих под кров заигравшихся во дворе мальчишек. Шумри, проводив ее и возвращаясь еле различимой тропинкой меж скал к себе, также отметил непривычное, сгустившееся над берегом беззвучие. Именно оно поселило в его душе первые зерна непонятной, неоформленной тревоги.

Баврод не позволял своим людям ни пить, ни играть в кости, ни громко разговаривать. Спать он не разрешал тоже, дожидаясь того часа, глухого и тяжелого часа незадолго до рассвета, когда сон связывает человека сильнее всего и разбудить его непросто. Именно к этому времени приурочил он высадку отряда на остров. На этот раз они поплыли на лодках, отобранных у селян, и на передней вместе с предводителем сидела Умильная, нервно позевывая и моргая воспалившимися от усталости глазами. Ни доспехов, ни тяжелых сапог, ни мечей на них не было, ибо все это издает звон и грохот. Из оружия каждый имел лишь кинжал. Правда, лезвия у всех на этот раз были уже отравленными…

Конан вынырнул из сна от осторожного толчка в плечо.

— Что?! Что случилось?.. — пробормотал он, по привычке нащупывая меч справа от себя.

— Тсс! — Шумри приложил палец к губам. — Одевайся, только молча и быстро! Мое тягостное предчувствие, наконец, разрешилось. Кому-то ты очень насолил, Конан, и тебя ловят. Только что на остров высадилась группа солдат…

— Проклятие!.. — Конан вытащил из ножен меч и крепко выругался шепотом. — Это Кайсс! Но как же он выследил меня? Клянусь Кромом, когда я скакал к тебе, за мной не было никакой погони! Уж я-то такие вещи хорошо чувствую…

— Вложи меч в ножны, неистовый варвар, — прошептал немедиец. — И следуй за мной. Когда все утихнет, поблагодари Волчка — это его чуткий слух разобрал в ночи посторонние шорохи. Когда он залез на скалу, на свой любимый наблюдательный пост, то увидел дюжины две полуголых молодцев, только что высадившихся из лодок и очень старающихся не шуметь. Настроены они были неприветливо и решительно. С ними была собака. Это она, должно быть, вынюхала твой след. Вряд ли они осмелятся карабкаться по скалам в темноте, но кто знает… На всякий случай нам надо торопиться!..

Одеваясь, Конан заметил, что дети не спят. Сидя на корточках на своих циновках, они напоминали двух встревоженных и чутких зверенышей. Ему показалось даже, что глаза их мерцают в темноте. Прежде чем выйти, он провел ладонью по волосам девчушки и похлопал мальчика по щуплым плечам.

Шумри повел киммерийца куда-то к дальнему краю острова, непонятным образом ориентируясь в темноте. Впрочем, тьма начала понемногу расползаться, сереть в преддверии рассвета, и можно было различить смутные силуэты деревьев и грозно-надменные профили скал.

— Придется нам с тобой искупаться, — заявил Шумри, останавливаясь перед черно-недвижной гладью небольшого озера или пруда.

— Зачем? — хмуро спросил Конан.

Он все еще не до конца проснулся и воспринимал происходящее с некоторым трудом.

— В обход будет дольше, — объяснил Шумри. — К тому же надо сбить со следа собаку. Вода растворит твой запах… Тут неглубоко, не выше твоего подбородка!

Они оба разделись и свернули одежду. Прохладная вода медленно поднималась с каждым шагом, щекоча тело знобящими прикосновениями. Дойдя до ключиц киммерийца, уровень ее стал понижаться. Вскоре они уперлись в тесную вертикальную стену камня, вздымающуюся прямо из воды.

— Дай мне твою одежду, — велел Шумри, — и попробуй взобраться наверх. Трудно только первые пять-шесть локтей. Выше пойдут расщелины, за которые удобно цепляться.

Конан, не задавая больше вопросов, передал другу сверток с одеждой и полез, осторожно и тщательно ощупывая каждый крохотный выступ под ладонями и ступнями. Как ни странно, с виду скала казалась гораздо более неприступной, чем на самом деле. Камень был теплым и совсем не враждебным к нему, несмотря на видимую угрюмость.

Вскоре киммериец был уже на вершине и протягивал руку Шумри, лезшему следом и пользовавшемуся лишь одной рукой, так как в другой были свертки с одеждой.

— Скоро будет светать, — прошептал немедиец, отдышавшись. — Я знаю, тебе сейчас очень хочется спать, но советую перебороть сон и посмотреть, как будут загораться скалы под пурпурными лучами юного солнца…

Конан кивнул и, набросив на мокрые плечи плащ, поудобнее уселся на небольшой каменной площадке, не особенно жесткой благодаря серебристой щетине лишайника. Пурпурное солнце его интересовало мало, но имело смысл понаблюдать сверху, откуда был отличный обзор почти всей территории острова, за теми, кто так упорно за ним охотится.

— Тебе не нужно спешить назад? — спросил он.

— Пока нет, — отозвался Шумри, устраиваясь рядом, — Они еще не перебрались через скалы, еще топчутся на берегу и переругиваются сквозь зубы, заставляя собаку искать проход в камнях…

— Интересно, а кто вообще протоптал этот проход? Дикие козы? Что-то я их тут не заметил… А может быть, ты с детьми? И как тебе пришла в голову мысль высадиться возле этих голых и сухих скал? Глядя на них с берега, ни за что не подумаешь, что они скрывают за собой зелень вечного лета.

— О, виноваты в этом рассветные лучи солнца! — улыбнулся Шумри. — Когда мы проплывали здесь, было раннее утро, Илоис и дети спали в лодке, а я тихонько греб, помогая течению… И вдруг скалы впереди меня, мрачные и серые, засветились розовым, алым и пурпурным. И зазвучали! Да-да, они светились и звучали. То была музыка, никогда прежде мной не слышанная. Казалось, что весь остров этот — один огромный музыкальный инструмент со множеством взметнувшихся вверх тонких и толстых труб и трубочек… Я не мог не направить лодку к этим дивным камням и слушал, слушал до тех пор, пока из пурпурного солнце не стало желтым, и музыка не утихла. Проснулись дети и сразу же кинулись лазать по скалам, словно ящерицы. Не обращая внимания на запреты бедной Илоис, они взобрались на самую вершину… и тут издали такой дикий и торжествующий вопль в две глотки, что мы не на шутку перепугались. Мы думали, они узрели что-то ужасное… Тропинку протоптали не козы, конечно, а мы четверо, постепенно, за два года, что мы живем здесь.

Небо понемногу светлело. На западе еще сверкали звезды, восточный же край медленно пропитывался розовым. Проснувшиеся птицы завели утреннюю перебранку над их головами.

— Илоис тоже со временем стала слышать здесь музыку, — помолчав, продолжил Шумри. — Правда, не на рассвете, а в сумерки, сразу, как солнце садится за красноватыми холмами. Она уверяет, что музыка эта тихая, приглушенная и нежная, словно шепот матери перед сном со своим ребенком… Сначала я просто слушал, затем стал играть сам. Есть некоторые места в расщелинах скал, где эхо подхватывает звук, умножает его, разносит по всему острову и за его пределы. Кажется, что играет не один человек, а несколько.

— Об этом говорил вендиец с коброй, — вспомнил Конан. — Твоя музыка зачаровала его, совсем так же, как он зачаровывает и заставляет танцевать свою змею.

— Вендиец был не единственным, — усмехнулся Шумри. — Пять или шесть странников приплывали сюда на звуки тростниковой флейты. Обычно они жили здесь несколько дней, иногда луну или больше. На прощание я каждого просил расспрашивать о тебе где только можно. Я знал, что бродяги, нигде не задерживающиеся подолгу, покрытые пылью тысяч дорог и тропинок, рано или поздно донесут до тебя мою весть. Если странник был родом из Зингары или имел отношение к морю, я также просил его узнать что-нибудь о Горги и «Адуляре». Но, видимо, наш капитан все еще плавает где-то. А ты… Ты пришел!

— И, клянусь Кромом, ничуть не жалею об этом! — отозвался Конан. — Если мне снова встретится тот вендиец, я непременно обниму его и отсыплю груду монет. Даже подружка его из голубого кувшина кажется мне симпатичной!

— Если б ты видел, как подружились с ней дети, — улыбнулся Шумри. — Пока этот южный странник жил у нас, Илоис пребывала почти в постоянном ужасе, потому что они брали кобру в руки — кажется, ее звали Чейя — носили на шее, поили козьим молоком, за которым специально плавали в селение… Она выполняла их команды, как дрессированный пес. Под конец и сама Илоис привыкла к ней и уверяла, что ничего красивее узора на ее спине — черного на синем — никогда не встречала… Да, он был очень славный, тот вендиец. Не зря же именно его слово привело тебя к нам.

Шумри замолчал. Не отрываясь смотрел он на небо, ставшее уже ярко-розовым, на зубцы скал на востоке, чьи профили золотились под лучами встающего солнца… Возможно, он снова слышал свою музыку.

От яркости и сияния небесных красок у Конана устали глаза, и он опустил их. И вовремя! На противоположной гряде скал он заметил что-то шевелящееся, напоминающее медленно и беззвучно катящиеся камни. Но то были не камни, а люди, в кожаных плащах и наплечниках, цепочкой спускающиеся с вершины гребня. Впереди всех мелькала узкая спина собаки, низко пригнувшей голову и распрямившей хвост.

— Клянусь Кромом! Вот и они, наконец! — воскликнул киммериец. — Вот и верные псы Кайсса!..

Шумри не сразу вышел из созерцания и вслушивания. Переход от рассветной музыки к цепочке крадущихся убийц был для него слишком резким.

— Да-да… — пробормотал он. — Да… это они. Теперь я пойду, Конан. Тебе же лучше передвинуться за этот выступ, вот так. Теперь тебя снизу невозможно будет заметить.

Скальные выступы с боков и сверху образовывали что-то вроде ниши или логова. Дно было покрыто охапкой мягкой сухой травы. Видимо, Шумри не раз забирался сюда и проводил время в одиночестве.

— Да, — заметив его взгляд, кивнул немедиец. — Я часто сижу здесь один, иногда провожу целые ночи. Это самое заветное мое место, где я чувствую себя одним целым со всем миром вокруг меня. Одновременно чувствую себя песчинкой и горой, звуком и мелодией сфер, каплей и океаном… Впрочем, сейчас это не важно. Ты отлично выспишься здесь, Конан. Только не вздумай спускаться вниз без меня. Я вернусь, как только все будет спокойно.

— Но я не хочу здесь сидеть, как кролик в норе! — воспротивился киммериец. — Не забывай, что мой меч при мне!

— При тебе один только меч, при них же — десятка два отравленных кинжалов, — возразил Шумри. — Даже если ты убьешь половину, прежде чем погибнешь сам, что это изменит?

— Почему ты думаешь, что кинжалы отравленные?

— Потому что ни мечей, ни луков при них нет. Видимо, чтобы не производить лишнего шума. Они надеются застать тебя врасплох, напасть на спящего. Нет ничего лучше отравленных кинжалов для этой цели. Но ты не беспокоися, я наведу их на ложный след. Озеро под скалой имеет протоку, соединяющую его с рекой. Я скажу, что ты уплыл вниз по течению, взяв нашу лодку.

— И все-таки я не могу, не могу сидеть просто так!.. — Конан скрипнул зубами и ударил кулаком по камню.

— Ты будешь сидеть здесь, — сказал Шумри. — Если не хочешь погубить мою семью.

Киммериец отвернулся и выругался, но беззвучно, одними губами.

— Прости, но я должен спешить. Постарайся заснуть, тогда время пройдет быстрее. Мне хотелось бы спровадить этих ищеек до тех пор, пока Илоис еще не вернулась…