"Николай Полунин. Край, где кончается радуга (Сб. "Век дракона")" - читать интересную книгу автора

повернулся к строю, ткнул туда кулаком, там взвыли. Ага, ведомо все-таки.
Ткач приободрился и поглядел на лежащего с интересом. Что ж за птица?
- ...есть благо. Отсутствие повиновения есть неблаго, должно пресекаться
своевременно и караться беспощадно,- он свирепо глянул через плечо.-
Перейдем к вере. Что есть вера? Вера есть повиновение Идеалам. А Идеалы?
Идеалы есть воплощение Перспективы. Дело высшего - давать Перспективу,
дело низшего - следовать...
Затем лиловый развернул этот тезис и пошел склонять частные случаи
повиновения Перспективе. Молодцам сделалось совсем томно. За головами
передних высвечивал свежий фингал.
Гад, думал Ткач, глядя в расчесанную надвое сивую бороду. Сморкач вонючий.
Когда ж он наконец выдохнется? Наизусть уж изучил, двадцать раз одно и
тоже. А кстати, двадцать или больше? Или меньше? Ну-ка, ну-ка... точно,
двадцать. Двадцатый. Юбилей, а, Наум? Но он шпарит! Видно, в честь
круглого числа решил выдать. А сколько ему? Ему... ему... под девяносто
ему, а стоит, будка, как вполовину меньше. Живут, гады. Управление стражи
лелеет кадры, чтоб им...
Ткач спохватился, напрягся, мысли послушно улеглись, под черепом
защекотала знакомая мягкая кисточка, и от него - Ткач знал - потянулись
веянья преданности и покорности. Он снова вылупился на серебряную нашивку
дюжинного и застыл.
Спустя полчаса они, наконец, ушли. Выглядело это так: в нагрудном кармане
сиреневой шкуры старика запищало и закопошилось - это таймеры у них
такие,- не закруглив очередной фразы, он завернулся для ухода, и все
укутались в плащи (Ткач зажмурился, закрылся, ожидая, что на голову
повалятся горящие балки), но то ли сиреневые стали ловчее, то ли что-то
новенькое выдумали им научники,- ушли они сравнительно легко, без
катаклизмов. Ткач открыл глаза. Стены слегка дымились, у порога были
навалены голубые холмики. Он потянулся за веником - вымести песок и лишь
тогда заметил оставшегося Стража. Молокосос щерился гнилым зубом, потирал
вспухшую скулу. Ткач не успел выпрямиться, и ему со сладостным хаком
врезали по загривку. Потом подняли и точно так же смазали в нос. Нос
смялся, в нем хлюпнуло.
Очухался Ткач не скоро. Утеревшись - во рожа-то, вся в кровище,- посмотрел
по сторонам. Похоже, нормально, чисто, да просто так все едино не понять,
оставили чего, нет? А этот-то этот,- ух, злющий! Не побоялся ведь Экипажа,
отстал, чтобы только по сусалам вложить, а Экипаж-то у них это тебе не "в
пятый угол", ох, не "в пятый", Экипаж всем радостям радость, известно, что
Пэкор там с ними делает, сколько оттуда возвращается, а сколько там,
значит, и остается. Туда любой какой-никакой здоровый номер попадет, так
через полминуты мешок тряпок останется, не про нашу честь Экипаж делан,
Управление специально для своих расстаралось, вот поди и пойми их, Стражу.
А этот-то, этот не побоялся, да, ну и ладно, ну и черт с ним, откуда
знать, у него, может, рука там наверху... Ткач потряс головой, поймав
себя, что опять думает чуть ли не вслух, встал с колен и начал выгребать
после сиреневых, выносить за порог.
На улице был туман. До гудка оставалось с час, рассвет едва проглядывал
сквозь слабо фосфоресцирующую пелену. Ткач, кряхтя и охая, носил к канаве
совок за совком, изредка посматривая в конец улицы, куда по одной, по две
уходили после ночи женщины. Они шли вдоль серых бетонных стен, и тела их