"Макс Поляновский. Судьба запасного гвардейца " - читать интересную книгу автора

Всегда полк домом называет. Нам сперва чудно казалось, а потом вроде и
сами привыкли. И верно, при солдатской жизни какой же еще дом искать? А он
у нас примерно с полгода, наш зампотех.
И шофер стал рассказывать о том, как однажды командиру полка
гвардейских минометов полковнику Колчанову доложили, что его спрашивает
какой-то штатский. "Что такое? Кто пропустил его в расположение полка?" -
возмутился Колчанов, однако приказал привести к нему неведомого штатского.
В полутемную землянку, освещенную крохотной электрической лампочкой,
вошел, согнувшись чуть ли не вдвое, высоченный человек в кепке, теплой
куртке, с шеей, обмотанной длинным шерстяным шарфом. "Гасилов! - закричал
полковник так, что крик его услышали даже в соседних землянках. - Вы ли
это? Какими судьбами вас сюда занесло?"
А Гасилов спокойно размотал шарф, снял кепку. Выпрямившись, он
упирался макушкой в потолок землянки. "Узнали, Иван Афанасьевич? - спросил
он. - Я к вам не случайно попал, три месяца этого добивался и добился
все-таки. Узнал, наконец, где ваше хозяйство находится, вот и назначили
меня к вам. В общем, вырвался, доказал, что специальность моя на фронте
нужна не меньше, чем в тылу..."
Васьков рассказывал с такими подробностями, будто сам был свидетелем
встречи двух друзей. Потом я понял, что, должно быть, зампотех во время
какой-нибудь из поездок рассказывал ему об этой встрече.
- Он ведь у нас удивительный, наш зампотех, - продолжал Васьков. -
Ему двухпудовую гирю поднять, подбросить ничего не стоит. Говорит: "Легкая
разминочка". И осторожный он... Да... Значит, едем мы с запасными частями.
До Котлубани четыре-пять километров. Едем этой дорогой, а по обочинам
разбитые вагоны лежат, с рельсов сброшенные, кругом покореженные. И тут
увидели мы из окна кабины такую страшную картину, что я хотел проскочить,
не оглядываясь. Но Юрий Петрович велел остановить машину.
Многое довелось нам за полтора года увидеть на фронтовых дорогах.
Сожженные деревни, виселицы, разбитые эшелоны, трупы изуродованные, но
это... Поверите, и рассказывать не могу, и позабыть не могу тоже.
Остановил я машину. Гасилов выскочил - и к вагонам, а у меня ноги не идут.
Лежат там теплушки, разбитые бомбами, прямым попаданием. Там, куда бомбы
попали, кровавое месиво, а подальше - трупы. Одни только дети и женщины.
Как видно, эшелон этот увозил детей в тыл.
Вылез я через силу, подошел к Юрию Петровичу. Его прямо согнуло
всего, ростом сразу ниже стал, а лицо совсем серое. Постоял он молча,
потом шапку снял, провел рукой по голове раз, другой, точно тяжесть какую
пытался сбросить, и заговорил. "Проклятущие! Ведь не могли они не видеть
опознавательных знаков, вон - красный крест на крышах вагонов. И все-таки
сбросили бомбы. На детишек... Никого не щадят. И случилось это не так
давно, когда мы с тобой на базе были. До нас тут, видно, побывали
аварийные и санитарные части, подобрали раненых, кто жив остался..." И
вдруг Юрий Петрович замолчал, прислушиваться стал. У меня спрашивает:
"Васек, ты ничего не слышишь?" - "Не, - говорю ему. - Ничего не слышу", -
а про себя думаю: "Сил нет, уехать бы отсюда". Но он - ни в какую, на
своем стоит: "Да ты прислушайся, Васек. Ну как, слышишь?" Подошли мы еще
ближе. Детишки, те, кого взрывной волной убило, лежат, будто спят: ручонки
раскинули и личики чистые, а глаза открытые, остекленели уже. И такой от
этого ужас берет, что никакими словами не передашь. А тут ровно кто