"Макс Поляновский. Судьба запасного гвардейца " - читать интересную книгу автора

вздохнул поблизости, я едва на ногах устоял. Нет же ведь никого живого,
некому вздыхать, ехать надо или сам тут упадешь рядом с ними. Вдруг
снова... Кричу ему прямо в ухо: "Слышал, товарищ зампотех! Ей-богу,
слышал!" Тогда Гасилов стал поднимать мертвых этих детишек одного за
одним, пока не наткнулся на тугой сверток. Младенец! Спеленатый, в
одеяльце завернутый. Гасилов его схватил, поднял - он сперва закашлялся,
глотнул холодного воздуха, потом заревел. Живой!
Поехали мы не сразу: а вдруг еще кто жив остался? В одну сторону
прошли, в другую - никого. Забрали мы с собой младенца, зампотех развернул
его на клеенчатом сиденье в кабине. "Мужчина! - говорит. - Как думаешь,
Васек, сколько ему? Месяцев семь-восемь? Больше?" А я в этом деле ни
бум-бум. По мне, что два года, что пять месяцев - не разбираюсь, не имел с
ними дела, с маленькими-то. Потом зампотех стал мне всякие поручения
давать - мол, ведро сполосни, теплой воды принеси из радиатора, да еще
достань из сумки индивидуальный пакет, мыло, полотенце. Флягу со спиртом
тоже велел прихватить. У найденыша нашего все "обмундирование" - и
одеялко, и простынка - в грязи вымокло и промерзло насквозь. Гасилов
закрылся в кабине, согнулся в три погибели, намочил клок ваты спиртом с
теплой водой и давай малютку обтирать. У того тельце даже порозовело,
через стекло видно. Гасилов снял шинель и безрукавку, укутал малыша. Сам
на холод выскочил, гляжу, дальше раздевается: рубашку снял, разорвал -
пеленка получилась. Он опять в кабину залез, стал малыша пеленать.
Завернул его сперва в рубашку, после в гимнастерку, в безрукавку меховую.
На себя только шинель накинул, и поехали мы с ним дальше. Едем, а он и
говорит: "Плохие мы с тобой родители, Васек! Ведь дитя покормить надо.
Слышишь, стонет? Промерз совсем, ослаб, а свое требует. Чем кормить
будем?" Ну, я к нему только вещевой мешок подвинул. Там тушенка свиная,
колбаса копченая, опять же сало, хлеб. Еще спирт чистый. А вот молока
никакого, даже сгущенного.
Расстроился наш зампотех. И вдруг гляжу: отрезал он полоску марли,
завернул в нее дольку шоколада, а шоколад, надо сказать, выдали нам
хороший, свежий. Вот он и дает эту самодельную соску младенцу. Тот сперва
все выталкивал, кашляет, давится, но, видно, разобрал вкус, зачмокал.
Гасилов на руках его держит, радуется. Никогда я нашего зампотеха таким не
видел. Может, вы по разговору заметили: любим мы его, а я так прямо
особенно привык. Но никогда не думал я, что может он быть таким... Нежным,
что ли, тихим. То гири двухпудовые подбрасывал, а здесь руки у него
оказались будто материнские, так он ловко на ходу и помыл младенца, и
завернул, и покормил...
Ехали мы в полной темноте. Я спросил: "В Котлубани остановимся,
товарищ инженер-капитан?" Он удивился: "Это к чему же? Нам надо в полк
спешить". - "Так ведь пассажира нашего куда-то определить надо. Есть у
меня там знакомая, добрейшей души старушка. Потому и осталась, не
эвакуировалась, что, может, помощь какая от нее понадобится. Всем, кому
трудно, она как мать родная. Может быть, возьмет ребеночка? Не в полк же
его везти..." - "Твоя правда, - говорит Гасилов. - Делай остановку в
Котлубани. Попробуем пристроить мальца".
Как всякий фронтовой шофер, я заранее облюбовал на этой станции место
и для ночлега, и чтоб машину можно было заправить, а тут, на счастье,
такая женщина оказалась славная. Хоть она и в матери мне годилась, я ее