"Галина Полынская. Письма о конце света" - читать интересную книгу автора

задала свой вопрос. Да, Оюна жила в нашем доме, хотя, что значит - жила?
просто царствовала во временном своем пристанище. Квартира 269, моя же 169,
ее ящик над моим, вот значит, как ошибся зеленоглазый почтальон. Стоя у ее
двери, слушала, как крупная замочная скважина дышит сухим летним ветром.
Мне никто не открыл.
За два дня, два вечера, утра и ночи, изучила каждую черточку, каждую
точку на синей дверной обивке, на косяке, на полу. Никто не открывал, ни
малейшего движения - ничего. Должно быть, я окончательно лишилась рассудка,
потому что пошла в магазин канцтоваров, купила коробку пластилина, сделала
слепок с замочной личинки, и заказала ключ. Внешнее богатство и отчаянное
вранье позволили забрать еще теплый, большой, неуклюжий ключ через полчаса.
То, что осталось от милой Оюны, сидело в кресле, в центре огромной,
почти пустой комнаты. Неровное дыхание ветра, доносившееся сквозь
распахнутую форточку, оставило лишь невесомые, почти прозрачные плечи,
полустертое туловище в чем-то светлом, голубом, спокойные руки, лежащие на
подлокотниках, да ноги, без стоп и лодыжек. Тонкая золотая цепочка лежала
на паркете, ее замкнутое колечко все еще зачем-то оберегало крошечный
островок светло-серой пыли. Чуть поодаль - маленькая треснувшая кофейная
чашечка. Тихонько, боясь потревожить Оюну, я присела на пол, сквозь ее руку
золотилось пушистое московское солнце. Застегнув цепочку на левой лодыжке,
я встала, рассматривая нехитрую обстановку - кресло, платяной шкаф,
старенький письменный стол, да кровать в углу, накрытая легким бежевым
покрывалом. На столе веером брошены конверты, стопка бумаги, чернильница с
пером, да рамка с черно-белым снимком. Да, Оюна, ты действительно
прекрасна - роскошные черные кудри, небрежно подобранные широкими гребнями,
точеное лицо с бархатными глазами... рядом с нею, бережно приобняв за плечи
улыбался мужчина, лет тридцати пяти - лучики в уголках глаз, взъерошенные
ветром светлые волосы, счастливая улыбка... У чернильницы - листок письма:
пара спокойных, аккуратных строчек:

"Дорогой Левит.
Наконец, выбрала время написать тебе. Ничего особенно у меня пока что
не происходит. Сегодня решила испытать чашку лиможского фарфора, надеюсь,
будет интересно. Вернусь, опишу все подробно. Пока не забыла, при случае
передай привет Гвенделин, поцелуй Ли, Ниверин, и обними от меня Берислава.
Письмо продолжу сразу же по возвращении. О."

В платяном шкафу, на полках вместо белья, маек и прочих мелочей,
теснились всевозможные старинные вещицы. Маска отыскалась почти сразу.
Лиловая, бархатная, с раскосыми глазными прорезями. Во втором отделении
жили платья, небрежно наброшенные на деревянные плечики дешевых вешалок.
Длинное, из тяжелого шелка глубокого синего цвета с крылатой оборкой,
пришлось мне почти в пору - чуть свободно оказалось в талии.
Я спустилась к себе и вернулась с небольшим деревянным стульчиком, да
театральной сумочкой, как жаль, что нельзя ее забрать с собой. Оставлю ее у
тебя, милая Оюна.
Заперла на ключ дверь, присела рядом с Оюной, сбросила туфли и,
удивилась, как спокойно, свободно дышит сердце. Левит... Левит... я
повторяла, ласкала, перекатывала это имя, как мятную карамельку. Маска
пахла чем-то очень знакомым, уютным, так в детстве пахнет клетчатый плед,