"Галина Полынская. Письма о конце света" - читать интересную книгу автора

как бьется раскаленная кровь, в попытке прорваться через кожу, и
прикоснуться к прохладной бумажной белизне.

"Дорогая Оюна!
Прости, что не писал так долго, столько произошло событий - не было
минутки взяться за перо. Пытаюсь собраться с мыслями, и кажется теперь, что
вишня, так и не давшая завязи, становится главным знаком. Старенькое кресло
из груши уже живо едва, а вишня не захотела родить, выходит, шесть лет ее
роста - даром. Пока что думать даже не желаю об этом, Оюна, не укладывается
в мыслях. И ведь закона никак не отменить, сидения для переходов только из
дерева выращенного собственными руками, да минимум дважды плодоносившее...
отчего я не посадил две вишни? Отчего я так самонадеян? Уверен, тебе совсем
не интересны все эти стенания (знала бы ты, дорогая, как сейчас я сам себе
сейчас противен!) и хочешь, чтобы я скорее перешел к новостям. Сейчас, дай
только соберусь с мыслями. Видишь ли, я выпил целый бокал вина, и теперь во
мне разлад, тоска такая, что не помещается в душу ни вдоль, ни поперек.
Зачем я его пил? Только хуже сделал. Все, дорогая Оюна, теперь к новостям,
постараюсь изложить их, не перемежая комментариями.
Третьего дня собирались у меня, не очень хотелось принимать общество,
но Ли настояла, и как специально собралось не менее сорока! Даже Матюшин
пришел, вот уж кого видеть совсем не хотелось. К середине неожиданно
пожаловал сам Г. Ц, разумеется, все остолбенели. Никогда еще не видел его в
такой ярости, уверяю, Оюна, у него действительно деревянная голова, не я
один это заметил! Г. Ц отвел меня в сторону и едва ли не набросился с
кулаками, я же ровным счетом ничего понять не мог. Наконец он заметил мою
растерянность, успокоился немного, почти извинился, и сообщил, что некто
все же преступил главный закон и поднял будущий временной пласт (как, Оюна,
как?! не понимаю!), и будто даже взял вещь, могущую служить проводником,
если я правильно понял, - это солонка. Я был в шоке, никак не мог поверить,
что кто-то из нас способен на такую отчаянно губительную глупость. Что же
теперь будет, милая Оюна, как все поправить? А главное, как изобличить
глупца? Не представляю, какую кару придумает для него(нее) Г.Ц. В общем,
остаток вечера был безнадежно скомкан, Г. Ц. ушел, хотя мы так просили его
задержаться и поговорить с нами, оставил нас в растерянности и смятении. Мы
неловко толклись в большом зале и были вынуждены подозревать друг друга, я
с превеликой радостью подозревал бы отвратного Матюшина, но, увы, не имею
на это, к несчастью, никаких более менее веских оснований. Такие вот
печальные дела, милая Оюна. Ну, на кой черт кому-то понадобилось несчастное
будущее? Что обнадеживающего и жизнеутверждающего он(она) собирался там
увидать? Неужто мало спокойного, хорошо известного, полностью
предсказуемого прошлого? Что же мы натворили, милая Оюна, что же
натворили... Как же прав был Г. Ц когда говорил, что человеческая натура
жадна и абсолютно безответственна, что живет человек так, будто завтрашнего
дня у него нет, а вчерашнего и не было. Нет, не буду вспоминать простоту и
мудрость его слов, иначе маятник душевного разлада раскачается еще сильнее.
Спасаюсь воспоминаниями о тебе, дорогая Оюна. Частенько всплывает в
памяти тот вечер у Мирграт, все были в светлом, легком и только ты, как
вызов всем и вся, в удивительном платье - тяжелом, как предгрозовое небо,
такого глубочайше синего цвета... не увидеть дна у такого цвета, сколько не
вглядывайся! И эта оборка, бесшабашными крыльями по плечам, груди, спине...