"Григорий Померанц. Долгая дорога истории" - читать интересную книгу автора

революции... однако пропаганда двадцатых годов была очень топорной. Она
разрушила религиозные праздники, разрушила (или нарушила) систему
поэтических символов, тесно связанных с нравственными представлениями..."
Эти мои возражения относятся не к отдельной статье, а ко всей социологии
развития.
Теория модернизации знает только две позиции: традиционное и
современное общество. Воплощенная утопия, как особый тип, не
рассматривается. И не случайно: это, собственно, и не специфическая проблема
слаборазвитых стран. То, что Россию и Германию можно, с известной точки
зрения, рассматривать как слаборазвитые страны - парадоксальное открытие,
пришедшее одновременно в голову Роберту Белле и мне около 1970 года, на
основе уже сложившейся теории, разработанной на афро-азиатском материале. Но
аналогия между Россией и Азией не объясняет, почему прыжок в утопию был
совершен в России, и уже из России, опираясь на ее опыт, повторен в Китае. И
почему именно в Китае, а не в Индии. Занявшись историей Азии, мы с
удивлением заметим, что в Китае уже 2000 лет создаются утопии и совершаются
прыжки в утопию, а в Индии ничего подобного не было и нет. Так что это вовсе
не уникальная проблема модернизации, не проблема одной лишь современности, а
устойчивая черта культуры некоторых стран. В том числе, пожалуй, и России,
если понять замысел Ивана Грозного. Царство-монастырь во главе с
царем-игуменом - это ведь тоже утопия, несбыточный идеал окончательного
общественного устройства. То, что опричнина выродилась в пьяное безобразие и
разбой, - один из вариантов общей судьбы всех утопий. Они все, так или
иначе, вырождаются...
Утопия не может быть понята как движение от одного этапа истории к
другому; это попытка выпрыгнуть из истории, осуществить абсолют. Чтобы
выпрыгнуть в абсолют, нужна зачарованность верой, идеей, теорией. Но то, что
может сыграть решающую роль в поведении отдельного человека, группы людей,
совершенно не объясняет поведения народа. Народ не состоит из теоретиков. 24
процента россиян, голосовавших за большевиков (и свыше 40 процентов немцев -
за Гитлера), не были фанатиками идеи. Скорее, это растерявшиеся обыватели,
выбитые из привычных условий жизни, охваченные чувством беспомощности,
затерянности, страха. Германию в 1933 году лишил рассудка один клубок причин
(Версаль, репарации, экономический кризис), Россию в 1917 году -
перенапряжение сил на войне и потеря доверия к царю. Иран - столкновение
американской эротики с мусульманским фундаментализмом. А в обстановке
нарастающей истерики возникает социальный СПИД - отсутствие иммунитета к
лжепророкам. Там, где иммунитет сохранился, идеи критически оцениваются,
лидеров критически выслушивают - и развитие продолжается по проторенной
колее.
Следующее условие катастрофы - "харизматический лидер" (термин М.
Вебера), "пассионарий" (термин Л. Н. Гумилева), человек, который "знает, как
надо" (А. Галич). Знает абсолютное средство от мирового зла. Знает - и
убежден, что ему "все позволено". Настолько убежден, что заражает своей
верой группу сторонников (консорцию, как выражался Л. Н. Гумилев, - подобие
брака по страстной любви), - группу, способную повести за собой народ.
Вождь увлекает народ к утопии, во имя которой необходима война. Ибо на
пути к утопии всегда стоит Враг (этнический или социальный) и его надо
уничтожить. Эту цель предлагает любая антимодернизаторская идеология
(романтического национализма или радикального социализма). Сейчас есть