"Чесменский бой" - читать интересную книгу автора (Шигин Владимир Виленович)

Глава третья

По-разному сложились судьбы героев Чесменской победы. Одни, дослужившись до больших чинов, ушли из жизни в почете и славе. Имена других были преданы незаслуженно забвению.

Адмирал Григорий Андреевич Спиридов в течение еще трех лет руководил действиями Средиземноморской эскадры. Но прошло время, и занемог он окончательно. Сказались долгие годы плаваний, ранения и болезни. Сделали свое дело и обиды. 5 июня 1773 года, после очередной стычки с Алексеем Орловым, адмирал решил твердо – хватит! Екатерине II он написал следующее: «Я совсем в моем здоровье одряхлел и к болезненным от головы и глаз припадкам стал быть мало памятен, и оттого, сам предвижу, не так уж, как прежде, могу быть способен…»

Повод для отставки был более чем благопристойный, рапорту дали ход, и спустя полгода «неудобный адмирал» был уволен подчистую. Имя его теперь принадлежало истории. Орден и поместье Спиридову дали, но к славе победителя турок не подпустили и близко. В Петербурге велено было именовать его лишь начальником арьергардии, и не более! Возглавляла эту кампанию сама Екатерина. Вольтеру, к примеру, события Чесмы она описала так:

«Флот мой, предводительствуемый не адмиралами, но графом Алексеем Орловым, разбивши флот неприятельский, сжег оный без остатку в Чесменской гавани, которая в древние времена называлась Клазьменою».

Доживал свой век первый флагман российского флота в глуши Ярославской губернии. Струились неторопливые речки, шелестели листвой леса, один год сменял другой. Иногда в канун Чесмы приезжал к старику высокий пожилой господин с густыми клочьями сросшихся бровей. Вместе вспоминали они тогда былое время, подолгу всматривались потухшими глазами в затертые копии хаккертовских батальных полотен.

– Степан Петрович, каков урожай в нонешний год будет, как мыслишь? – спрашивал Спиридов гостя. Хметевский вздыхал печально:

– Мыслю, что коль сушь на дождик сменится, то соберем малость.

Оба надолго замолкли. О чем еще говорить? Все у них уже было в прошлом.

Только раз за долгие годы отставки надел адмирал Спиридов свой парадный мундир. В тот день получил он известие о победе русского флота при Фидониси…*

А 19 апреля 1790 года Спиридова не стало. Провожали его в последний путь крестьяне деревень окрестных да верный друг Степан Хметевский. Одели адмирала в мундир парадный и положили в землю подле глухого села Нагорье, что затерялось где-то между Переславлем-Залвеским и Калязином. До новой победы русского флота под Керчью оставалось два месяца и восемнадцать дней…*

Долгую жизнь прожил Алексей Орлов. Академик Е. В. Тарле так характеризовал личность графа Чесменского: «Неукротимые буйные силы жили в этом необычайном человеке, но далеко не всегда шли они на дурное. Отблеск чесменской славы озаряет его историческое имя».

Что ж, так оно, наверное, и было. Чесма стала звездным часом всей жизни Алексея Орлова.

К концу 1775 года Орлов возвратился в Россию и подал прошение об отставке от всех должностей по болезни. Указ Военной коллегии № 17933 от 11 декабря 1775 года гласил: «В именном, за подписанием собственной Ее Императорского Величества руки, высочайшем указе, данном Военной коллегии сего декабря 2 дня, изображено: генерал граф Алексей Орлов-Чесменский, изнемогая в силах и здоровье своем, всеподданнейше просил нас о увольнении его от службы. Мы, изъявив ему наше монаршее благоволение за столь важные труды и подвиги его в прошедшей войне, коими он благоугодил нам и прославил Отечество, предводя силы морские, всемилостивейше снисходим и на сие его желание и прошение, увольняя его по оным навсегда от всякой службы. О чем вы, господин генерал-аншеф и кавалер, имеете быть известны…»

Выйдя в отставку, граф Орлов-Чесменский жил большей частью в своем дворце в Москве, в Нескучном саду, изредка выезжая за границу и в Петербург. Ему последовали и другие братья, и ряд их домов составил в Москве целую новую улицу, представляющую редкое сочетание красот природы с прелестями вымысла, вкуса, богатства и ума. «Благодаря своему богатству, азиатской роскоши, к которой Орлов питал слабость, а главное, благодаря своим чисто русским народным вкусам он не мог не сделаться в Москве самым популярным человеком. Орлов делал много добра, старался быть доступным, оказывал покровительство людям, к нему обращавшимся».

Дом Алексея Орлова, по словам С. Ушакова, «был храмом любви Отечества, открытою галереею невинных веселостей, пристанью достоинства и дарований, убежищем от злополучия и нищеты. Благотворения графа никогда не переставали изливаться на всех прибегающих к нему. Он полагал первейшим своим удовольствием даже предупреждать просьбы ищущих его покровительства; но при всем столь редком достоинстве души, заслуживающем всякие похвалы, он старался делать благодеяния как можно скрытнее, имея… неизменным правилом своим обыкновение не казаться, а быть добрым. Впрочем, слава добрых его дел не могла быть неизвестна, соотечественники его с удовольствием передают о ней потомству своему».

Орлов-Чесменский, будучи русским человеком, любил все отечественные обряды, нравы и веселости. Бойцы, борцы, силачи, песельники, плясуны, скакуны, ездоки на лошадях – все, что только означало мужество, силу, твердость, достоинство и искусство русское, стекалось в дом его.

В 1782 году Алексей Орлов уведомлял императрицу о намерении вступить в брак с двадцатилетней Авдотьей Николаевной Лопухиной и получил собственноручное письмо Екатерины II 28 августа 1782 года: «Граф Алексей Григорьевич. Письмо ваше от 19 апреля я приняла из рук братца вашего, князя Орлова. Он вам сообщит и мой ответ на ваше предложение, и не осталось мне, окромя того, что желать вам всякого счастья и благополучия в принятом вами намерении. Остаюсь, впрочем, к вам с отличным доброжелательством Екатерина».

Свадьба была торжественно отпразднована в селе Остров 6 мая 1782 года. 2 мая 1785 года у Алексея Орлова родилась дочь Анна. Посвящая свое время супруге и дочери, граф не забывал и своих прежних развлечений. Каждый год зимою, еженедельно по воскресеньям, устраивал он «лошадиный бег», куда съезжались не только жители Москвы, но и дворяне других губерний. В летнее время Москва была обязана ему учрежденною перед домом его скачкою на лошадях и прогулкой в Английском саду. «Одним словом, – пишет С. Ушаков, большой поклонник чесменского героя, – граф Алексей Григорьевич был не только почтеннейшим и наилюбезнейшим русским боярином, но и душою, соединяющею российских дворян, сердцем общественных веселостей, нравов и обычаев, надеждою несчастного, кошельком бедного, посохом хромого, глазом ослепшего, покоищем израненного воина и врачом больного гражданина».

Погрузившись в хозяйственные дела, он увлекся своим конным заводом, который скоро приобрел заслуженную известность. На собственном конном заводе граф вывел знаменитую до сих пор породу орловских рысаков. Она была получена в результате смешения арабской и английской скаковых лошадей с кровью голландской, датской и мекленбургской пород. Главными достоинствами этой породы лошадей являются быстрота, энергия и сила, а также правильность и плавность движения.

«Заслуга графа Орлова-Чесменского, – сообщает «Сборник биографий кавалергардов», – не в том, что он был охотником и любителем лошадей – такие есть всегда и везде, – а в том, что он создал тип русской рысистой и верховой лошади. Не говоря о том, что русское коннозаводство обязано ему улучшением всей массы лошадей в России».

Семейная жизнь Орлова продолжалась недолго. 20 августа 1786 года Авдотья Николаевна умерла.

Дочь Анна, рано оставшаяся сиротой, нашла в Орлове нежно любившего ее отца. Попечения и заботы о дочери сделались целью его жизни. Отношения к ней отца отличались необыкновенной нежностью и страстною привязанностью к «ненаглядной» дочери. «Привлекательная собой, развитая сильно физически, гр. Анна Алексеевна была богато одаренной натурой, человеком с необыкновенно добрым, отзывчивым сердцем, унаследованным ею от матери». В молодости она имела много женихов (кн. Барятинский, Куракин, гр. Салтыков, Н. М. Каменский, кн. П. А. Зубов и др.). По свидетельству гр. А. Д. Блудовой, Орлова нежно любила графа Каменского, вскоре умершего, и осталась верна этой любви всю жизнь. Чрезвычайно религиозная, она в щедрой благотворительности нашла цель своей жизни.

В конце июня 1787 года императрица Екатерина в последний раз была в Москве пo возвращении из Крыма и из Коломенского приехала под Донской монастырь и лично посетила чесменского героя.

В 1787 году Орлову представилась возможность вернуться на службу. Началась вторая русско-турецкая война, и возникла идея снова отправить эскадру в Средиземное море. Императрица послала собственноручное письмо 21 октября 1787 года к графу Алексею Орлову: «Любя пользу империи, при подписании знатного морского вооружения нельзя, чтоб не пришло мне на ум имя и деяния Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского и брата его, графа Федора Григорьевича Орлова. Кому не известно, что они впервые морскими нашими силами врагу имени христианского нанесли страх, трепет и сильные удары, паче же разорением флота его при Чесме посреди морей, до того российскому орлу неизвестных; что народная доверенность тамо их встречала; что за ними по следам шла победа? Неоспоримая правда, что имя ваше прибавит моему морскому вооружению еще вес и меру в ужас врагу, во ободрение своим, кои под вами достигли до побед и награждений.

В дружеском письме не повелевается, но спрашивается запросто: «во-первых, склонен ли граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский взять охотно паки команду над флотом, когда я ему поручу, и сей (то есть флот. – В. Ш.) придет в Архипелаг, куда адмирал Грейг его приведет и с ним останется?

Второе, граф Федор Григорьевич Орлов поедет ли с ним? Буде вы решитеся ехать, то можете паки ехать в Италию и оттуда отправиться во флот. Третье, адмирал Грейг сам все вооружение приведет в самое лучшее и надежнейшее состояние, и сие вооружение сильнее прежнего и готовится к началу будущей весны. О сем описав к вам дружески, пребываю к вам, как всегда, весьма доброжелательна. Екатерина».

Граф отказался, сославшись на болезнь, от начальствования над флотом, на его место был назначен генерал-поручик И. А. Заборовский.

Императрица осталась недовольна решением, принятым Орловым. И тем не менее, считая чесменского героя «неслужащим лицом», Екатерина вспомнила о нем: в июле 1790 года она по случаю победы, одержанной русским флотом над шведским, писала: «Граф Алексей Григорьевич! Божией премудрости хвалу воздав за чудеса его, во-первых, когда при Ревеле адмирал Чичагов с десятью линейными кораблями отражал 28 неприятельских, из коих один взял, а другой сами шведы, посадя на мель, сожгли. Потом тот же адмирал, имев в своей команде много оставшихся во флоте учеников ваших, у коих в свежей еще памяти храбрости Чесменского победителя, в Выборгской бухте совершенную победу одержав над шведским корабельным и гребным флотами, о которой до ныне еще не все трофеи известны; ибо ежедневно приводятся, и приведена еще сего дня галера, о которой никто не знал. Тогда нельзя не обратить взор с благородным сердцем на того, кто таковых побед у нас на море открыл свету впервые.

Не дивлюсь твоей при сем случае в письме твоем ко мне изъясненной радости. Ты показал путь, по которому шествуют твои храбрые и искусные последователи.

О искреннем участии братьев ваших никак не сомневаюсь, зная их усердную любовь и привязанность ко мне и к отечеству.

Молю Бога, да увенчает все победы наши вожделенным миром наискорее. Пребывая к вам всем навсегда доброжелательна Екатерина».

Екатерина II до конца жизни помнила заслуги Алексея Орлова. Так, в июле 1795 года она писала ему: «В знак же моего к вам благоволения, посылаю вам табакерку. Вся цена ее состоит в изображении того памятника, который славу вашу и знаменитые отечеству заслуги ваши свидетельствует»*.

Осенью, собираясь ехать за границу, Орлов прибыл в Петербург; здесь его застала смерть императрицы.

Грозные тучи сгустились над головой А. Орлова после смерти Екатерины II, но и здесь он сумел извернуться. Некоторые авторы приписывают именно ему предложение послать Павлу извещение о постигшем императрицу ударе. И Павел этого в дальнейшем не забыл, хотя и помнил о его участии в убийстве своего отца. Он заметил, что Орлова не было среди сановников, первым принесших ему присягу после кончины Екатерины. По его приказу на Васильевский остров, во дворец Орлова, немедленно были посланы камергер Ростопчин и начальник полиции Архаров с напутствием нового императора: «я не хочу, чтобы он забывал 28 июня».

Дело было ночью, Алексей Орлов приболел и лежал в постели. Однако он немедленно встал и твердым голосом прочитал присягу. Ростопчин «не приметил в нем ни малейшего движения трусости или подлости».

Милостиво пригласив после этого Орлова дважды на обеды в Зимний дворец, Павел 2 декабря заставил его перенести нравственную пытку – сопровождать останки Петра III, в убийстве которого он принимал участие.

Вскоре Орлову было разрешено выехать за границу – участь много лучшая, чем других бывших участников переворота.

И только после смерти Павла А. Орлов снова стал важной персоной в России. Известно, что Александр всячески стал подчеркивать свое уважение к маститому екатерининскому вельможе, герою Чесмы. Когда Александр торжественно въехал в Москву на свою коронацию, справа от его кареты ехал цесаревич Константин, а слева – не кто иной, как Алексей Орлов.

Во время войны России и Пруссии с Наполеоном в 1806-1807 годах Алексей Орлов был назначен главнокомандующим V областью земского войска. Он активно занимался образованием милиции и жертвовал значительные суммы на ее снаряжение. В связи с заключением Тильзитского мира милиции не пришлось участвовать в военных действиях, она была распущена.

Александр I не забывал чесменского героя до самой смерти последнего, не оставил император без внимания и эту службу Отечеству почти семидесятилетнего человека, желавшего и в таком возрасте быть полезным общему делу. Император писал в октябре 1807 года: «Нашему генералу графу Орлову-Чесменскому. В справедливом уповании на ревность и любовь вашу к Отечеству, возложив на вас звание главнокомандующего милициею V области, удостоверены мы были, что после многократных и отличных заслуг, на пользу общую вами понесенных, совершили вы и сие новое служение с тем же духом непреложного усердия к Отечеству, коим деяния ваши сопровождались. Попечения ваши о образовании вверенного вам земского войска и все последующие распоряжения, к устройству его принадлежащие, в полной мере оправдали ожидания наши, и мы с особенным удовольствием видели непрерывное действие патриотических ваших побуждений. Ныне по совершении сего служения, желая ознаменовать отличное наше к сим подвигам благоволение, признали мы справедливым пожаловать вас кавалером ордена Св.равноапостольного князя Владимира большого креста первой степени, коего знаки при сем для возложения на вас препровождаем, пребывая всегда императорскою нашею милостию к вам благосклонны».

Но в целом А. Г. Орлов жил в Москве одиноко в своем дворце в Нескучном саду. Как писал А. И. Герцен, «жил он угрюмо, сохраняя вопреки лет свое атлетическое сложение и дикую энергию своего характера. Он в 1796 году с нахмуренным челом, но без раскаяния пронес по всему Петербургу корону человека, им задушенного, сотни тысяч человек указывали на него пальцем; его товарищ, князь Барятинский, бледнел и был близок к обмороку; старик жаловался только на подагру».

Всю свою привязанность этот железный человек в старости отдал своей единственной дочери. Последние годы Орлов-Чесменский одиноко и безвыездно доживал в Москве. Любил старинные обряды, песенников и плясунов. Разводил лошадей, в том числе и знаменитую породу орловских рысаков. Обожал кулачные бои и уже глубоким стариком выходил на стенку, укладывая одним ударом любого молодца. Зимой граф устраивал подле своего дома лошадиные бега, на которые сходилась поглазеть вся Москва. Умер Алексей Орлов в 1808 году и был погребен в своей подмосковной деревне Хатун.

Смерть бывшего властелина десятков тысяч судеб оказалась почти незамеченной. Шла уже иная эпоха. Россия вступала в 1812 год. Откликнулся лишь один Державин:

После смерти Алексея Орлова осталось огромное состояние в 5 миллионов рублей и 20 тысяч крепостных крестьян.

С. Ушаков, занимаясь поисками сведений о графе Чесменском в источниках как российских, так и иностранных, рассказывает историю, связанную с похоронами графа, чья жизнь, по его словам, «была ознаменована достопамятными происшествиями даже и после его кончины. Один сержант Изотов, который некогда спас от смерти покойного графа (при Чесме. – В. Ш.), уже лет 30 жил в его доме, получая от него пенсию и содержание. В день погребения, когда граф лежал в параде, Изотов тотчас предстал в зале в мундире екатерининских времен; грудь его украшена была многими медалями. Он стал с прочими у гроба, чтобы нести его чрез комнаты и по лестнице вниз на одр. Вельможи и другие знатные господа, собравшиеся для выносу покойного графа, сказали ему, чтобы он удалился, почитая его слишком слабым для несения гробницы. Но осьмидесятилетний старик, не внимая сему совету, с сокрушенным сердцем и обливаясь слезами, ответствовал им, что в нем достает еще сил отдать последний долг господину своему. Он присоединился к теленосцам, украшенным кавалериями, и неутешно плакал и рыдал. На лестнице он подлинно более прочих старался поддержать тяжесть гробницы. Когда ее поставили на одр, он простился с усопшим и произнес следующее: «Думал ли я, что я тебя переживу?» Сказав сие, он упал на том же месте в обморок и через несколько минут умер».

Судьба его дочери сложилась драматически. Это позволило А. И. Герцену говорить даже о Немезиде и о том, что после смерти отца «вся жизнь ее была одним долгим, печальным покаянием за преступление, не ею совершенное, одной молитвой об отпущении грехов отца, одним подвигом искупления их. Она не вынесла ужаса, который в нее вселило убийство Петра III, и сломилась под мыслию о вечной каре отца… отдалась мрачному мистицизму и изуверству. Призванная по рождению, по богатству, по талантам на одно из первых мест не только в России, но и в Европе, она прожила свой век со скучными монахами, с старыми архиереями, с разными прокаженными, святошами, юродивыми…

Сады свои и дворец в Москве она подарила государю. Зачем? Не знаю. Необъятные именья, заводы – все пошло на украшение Юрьевского монастыря; туда перевезла она и гроб своего отца… В ризах икон и в архимандритских шапках печально мерцают в церковном полусвете орловские богатства, превращенные в яхонты, жемчуга и изумруды. Ими несчастная дочь хотела закупить Суд Божий».

Младший Орлов – Федор – сразу же после Чесмы стал Георгиевским кавалером и, минуя несколько чинов, был произведен в генерал-поручики. В день Кючук-Кай-нарджийского мира он был уволен со службы в чине… генерал-аншефа! В последующем числился обер-прокурором, но никогда серьезно ничем не занимался и себя не проявил. Из всей славной плеяды «чесменцев» это был единственный баловень судьбы, которому слишком много было дано не по заслугам.

Иван Абрамович Ганнибал, получив через несколько лет после завершения экспедиции чин генерал-цейхмейстера, стал членом адмиралтейств-коллегий. Позднее руководил постройкой Херсона и Херсонского адмиралтейства. В 1784 году в чине генерал-поручика уволился со службы из-за ссоры с всесильным князем Потемкиным. И уехал доживать свой век в родовое имение под Петербургом – Суйда. Одиночество героя Наварина и Чесмы скрашивали лишь приезды Суворова. Подолгу сиживали они тогда вдвоем на знаменитом каменном диване под сенью векового дуба…

Славную, хоть и недолгую жизнь прожил доблестный капитан «Трех Иерархов» Самуил Грейг. По возвращении в Россию командовал он корабельными дивизиями, портами, проектировал новые корабли. С началом войны со шведами в 1788 году возглавил Балтийский флот. В кровопролитнейшем Гогландском сражении заставил адмирал Грейг превосходящего неприятеля бежать, а спустя несколько месяцев скоропостижно скончался на борту своего флагманского корабля от желчной горячки*.

Степан Петрович Хметевский, по излечении от понесенных в Архипелагской экспедиции ран, командовал различными кораблями, ходил во главе эскадры к Нордкапу, боролся с английскими пиратами на морях. По выходе в отставку в контр-адмиральском звании уехал на родину в деревушку Хомяково, где и доживал в одиночестве остаток жизни своей. Похоронили Степана Петровича в Переславле-Залесском, у Никитских ворот. Когда-то на могиле было гранитное надгробие, но сейчас следов его найти уже невозможно.

Александр Иванович Круз дослужился до полного адмиральского звания. В шведскую войну возглавил защиту Санкт-Петербурга, имея под началом лишь малое количество старых судов. Но несмотря на это, в двухдневном сражении у Красной Горки отбил неприятельское нападение. Под старость стал бывший капитан «Евстафия» тучен и брюзглив, но сохранил ясный ум, честность и прямоту в суждениях. Умер Круз на семьдесят втором году жизни, окруженный многочисленными детьми и внуками.

Совсем немного прожил капитан «Европы» Федот Алексеевич Клокачев. В звании вице-адмирала командовал Азовской флотилией. Именно под его флагом русские корабли впервые вошли в Ахтиарскую бухту, на берегах которой ныне стоит город морской славы – Севастополь.

Иван Яковлевич Барш, по возвращении на Балтику, получил контр-адмиральский чин и эскадру. Затем долгие годы командовал Архангельским портом и вышел в отставку при Павле I полным адмиралом. Коротать старость он уехал в родную Вологду. Неугомонный и дотошный, он и там не сидел без дела, занимаясь то местными полотняно-парусными фабриками, то инспектированием Мариинских каналов. Умер Барш в 1806 году на руках своего сына Николая, того самого, что еще мальчишкой участвовал вместе с отцом в Архипелагской экспедиции и ставший к этому времени уже генерал-инспектором Петербургского порта. Похоронили старого моряка в соборной церкви вологодского Спасо-Прилуц-кого монастыря.

Отгремели залпы, и Сенявина стали заботить дела иные. Предстояло обустройство Азовской флотилии на берегах черноморских, создание портов и верфей, батарей и жилья.

Беда пришла, когда адмирал ее и не ждал. Внезапно обострились старые болезни. Лекаря, осмотрев Сенявина, сказали прямо:

– Немедленно уезжать на север, промедление гибельно!

В 1776 году Алексей Наумович покидает Таганрог и, сдав дела контр-адмиралу Федоту Клокачеву, уезжает в Петербург.

Но посеянные им семена уже начали давать первые всходы. В 1779 году на херсонских верфях заложили первые линейные корабли, а еще через три года русские корабли бросили свои якоря в Ахтиарской бухте, где вскоре началось интенсивное строительство главной базы Черноморского флота – Севастополя.

В это время Алексей Сенявин уже служил в Адмиралтейств-коллегий: инспектировал корабли, разрабатывал новые проекты судов, изыскивал способы предохранения корабельных корпусов от гнили и древоточцев.

А болезни все больше и больше одолевали его. Последние годы своей жизни старый адмирал почти не мог ходить, но, как и прежде, жил лишь интересами службы.

Адмирала, кавалера многих российских орденов Алексея Наумовича Сенявина не стало 10 августа 1797 года.

Но династия моряков Сенявиных не оборвалась. Эстафету служения Отечеству принял племянник Алексея Наумовича – Дмитрий Николаевич – будущий герой Афона и Дарданелл. Тот самый, которого дядя напутствовал перед убытием на Черное море словами старыми, петровскими: – Дерзай, чадо!

Евграф Степанович Извеков после службы на «Трех Святителях» командовал различными кораблями и судами. В 1779 году, будучи капитаном линейного корабля «Победа», тяжело заболел и был уволен со службы с производством в бригадирский ранг.

Капитан «Грома» Иван Михайлович Перепечин по возвращении на Балтику капитанствовал на фрегате «Африка», корабле «Мироносец», а спустя несколько лет в чине капитана 1 ранга вышел в отставку.

Бравый лейтенант Томас Макензи, по прозвищу Фома Калинович, дослужился до адмиральских чинов и командовал Севастопольской корабельной эскадрой. В новогоднюю ночь 1786 года на застолье в офицерском собрании, посчитав находящихся за столом, он сказал:

– Нас здесь тринадцать, и одному придется в этом году умереть, это буду я. – После чего прибавил: – К тому же помереть мне давно надобно, как при сем и рюмку выпить!

Макензи, видимо, предчувствовал свою скорую смерть. Уже 7 января он занемог, а 10-го его не стало.

Каким был дальнейший жизненный путь Алексея Ившина и Василия Никонова, можно только предположить. Документов, проливающих свет на их жизнь, не сохранилось. Известно только лишь, что еще в двадцатых годах XIX столетия в Санкт-Петербургском матросском инвалидном доме доживали свой век последние рядовые участники тех далеких событий. Возможно, среди них были и Ившин с Никоновым.

Некоторые участники Чесменской баталии дожили до событий декабря 1825 года и даже косвенным образом были в них замешаны. Так, такелаж-мастер Кронштадтского порта Вестин, бывший при Чесме юнгой на «Трех Иерархах», в 1827 году, уже в чине подполковника, за сочувствие декабристам был разжалован и уволен со службы.