"Николай Кириллович Попель. В тяжкую пору" - читать интересную книгу автора

Львова, я понимаю: нам не хватало тогда представления о масштабе и характере
предстоявших испытаний. "Нам" - значит и красноармейцам, и командирам. Не
делаю исключения для себя. Хотя, не кривя душой, скажу: я не смеялся над
танкистом, предположившим, что война продлится шесть месяцев.
Ныне уже трудно отделить мысли и чувства тех дней от пришедших позже,
рожденных опытом последующих лет и событий. Я мог предполагать и, кажется,
предполагал, что война, возможно, продлится и полгода, и год. Но не
сомневался, что бои из приграничной полосы перенесутся вскоре на территорию
сопредельных государств, а затем - Германии.
Нашу беседу прервала такая знакомая, но прозвучавшая теперь особенно
остро и напряженно команда:
- По машинам!
Моя "эмка", а также танки Васильева и Немцова стояли на развилке, у
скрещения лесной дороги с шоссе Львов- Перемышль. Лес здесь переходил в
поросшую кустарником низинку, из которой на полной скорости, подняв нос и
нацелив в небо пушку, танки выскакивали на шоссе.
Машина за машиной, батальон за батальоном. Разогретый гудрон не
выдерживал такой нагрузки. На месте разворота маслянисто поблескивал
прочерченный десятками гусениц полукруг.
Танки мчались строго на запад, к Перемышлю, оставляя позади себя
симметричные ряды рубцов.
Все это память фиксировала непроизвольно. Решающие жизненные моменты
часто остаются в сознании накрепко связанными со случайными, мало что
значащими деталями.
В тот час нам открылась картина народного бедствия. Навстречу танкам из
Перемышля непрерывной вереницей шли грузовики. В кузовах, на чемоданах, на
кое-как собранных и связанных узлах сидели женщины и дети. Испуганные,
растерянные, неожиданно лишившиеся крова, многие ставшие уже вдовами или
сиротами.
Редкая машина без раненых. Через неумело, на ходу сделанные повязки
бурыми пятнами проступала кровь. Одни - в беспамятстве, другие - в слезах,
третьи молчат, окаменев в несчастье.
Рев танков не мог заглушить нараставшего гула артиллерийской канонады.
Мы двигались навстречу войне, и все явственнее становились ее зловещие
приметы. Начиналась зона действенного огня дальнобойных батарей противника.
Тяжелый снаряд на наших глазах угодил в один из придорожных домиков.
Мы успели привыкнуть к этим славным, всегда сверкавшим большими чистыми
окнами коттеджикам, их радушным хозяйкам, которые, если попросишь стакан
воды, выносили большую фарфоровую кружку молока, терпеливо ждали, пока
"совьеты" напьются и кокетливо розовели, выслушивая благодарность: "О, проше
пана, нема за цо".
Я подбежал к дому, вернее, к тому, что от него осталось. Дым и пыль
чуть улеглись. Снаряд разнес комнату, смотревшую на юго-запад, видимо,
детскую. Уцелевшая стена была разрисована яркими, пестрыми мячами. Около нее
лежала девочка лет двенадцати - ноги в сандалиях, белые чулочки до колен,
зеленая юбочка. Туловище раздавлено балками, упавшими с потолка. Труп
второго ребенка, совсем еще маленькой девочки, отбросило волной к
палисаднику.
Присланная Немцовым санитарная машина развернулась - она здесь была не
нужна - и поехала обратно. Я подождал еще несколько минут. Родители девочек