"Николай Кириллович Попель. Танки повернули на запад" - читать интересную книгу автора

попавшаяся мне, замысловато выгнутая курительная трубка с никелированной
крышечкой.
Сейчас у корпуса нет важнее задачи, чем обеспечить выход Бурды.
Штабники, после шалашей и машин обосновавшиеся в светлых блиндажах (в
каждом два - три укрытых навесом окна), составляют графики взаимодействия,
планируют сковывающие удары, разрабатывают таблицы огней, схемы
развертывания питательных пунктов, пунктов медпомощи... Работы хватает и на
день, и на ночь.
Примерно за сутки до прорыва Бурды мы с Катуковым перебираемся на
командный пункт подполковника Бабаджаняна.
- Ты, Армо, совсем как обуглившаяся головешка стал, - приветствует
Михаил Ефимович командира бригады.
- Сам не понимаю, где внутренности умещаются, - разводит руками
Бабаджанян.
Полное его имя - Амазасп Хачатурович. Но все (старшие и равные -
открыто, подчиненные - между собой) называют комбрига Армо.
Даже в полушубке и ватных брюках Армо неправдоподобно худ. Кажется,
ему, южанину, несмотря на сто одежек, холоднее, чем нам. Армо вытянул узкие
длинные ладони над маленькой тонконогой печуркой, раскаленной до того, что
уходящая в потолок труба стала прозрачнокрасной.
У этой длинной, как грот, землянки с прогнившими двухэтажными нарами по
обе стороны узкого прохода своя история. В 41-м году где-то здесь шли бои и
в землянке жил, вероятно, целый взвод. Потом наши отступили. Немцы не
воспользовались готовым подземным жильем: то ли не приглянулось, то ли было
несподручно. Полтора примерно года пустовала землянка, человеческий дух
сменился в ней запахами сырости и тления. Наши саперы каким-то образом
наткнулись на нее. Освободили от снега вход, поставили печурку, набросали на
нары елойых лап. Теперь здесь жилье командира бригады и его заместителей.
Еще две приметы 1941 года сохранились поблизости от командного пункта
Бабаджаняна. Утонувший по башню в снег, беспомощно накренившийся БТ-7 - один
из тех танков, с которыми мы начинали войну. На поржавевшей башне я
разглядел слабо сохранившиеся печатные буквы, старательно выведенные
каким-то насмешливым немцем, кое-как освоившим русскую грамоту: "Бронья
крепка и танки наши бистри".
Метрах в трехстах от несчастного танка кирпичная стена - все, что
осталось от колхозной конюшни или хлева. На ней огромная, не обесцвеченная
временем надпись по немецки: "Стой! Здесь страна рабочих и крестьян! Не
стреляй в братьев-пролетариев!"
Диалог 1941 года. Мы взывали к классовой совести немецкого солдата, а
он, самодовольный, упивавшийся победами, измывался над нашей временной
слабостью.
Мы были во многом наивны, не до конца понимали, что фашизм способен на
время притупить классовые чувства, задушить их национальной спесью,
бравурными криками, барабанными маршами.
Сейчас, зимой 1942 года, мы не апеллируем к сознанию немцев. Вернее,
апеллируем, но уже иными средствами. Мы бьем врага и уже отбили у него охоту
потешаться над нашими танками. И все же мне дорога чистая интернациональная
вера, продиктовавшая эту наивную надпись на кирпичной стене. Великая - знаю
сердцем - победная мудрость заключена здесь. Чтобы она восторжествовала, мы
крушим гитлеровскую армию и будем крушить, пока последний ее солдат не